Услышь нас, Боже - Малькольм Лаури
Все, кто встречает Примроуз, в один голос уверяют, что у нас полный порядок и беспокоиться не о чем. Ее вряд ли обманешь, но она притворяется, будто верит. Она – хороший моряк, с аппетитом ест сэндвичи, ведь горячей еды уже два дня не было, и наблюдает за штормом с нижнего мостика. А что еще делать? На койку не ляжешь – сразу же сбросит на пол. Бедные сальвадорцы, венгерский спортсмен и мингеры Пеперкорны еле живы от морской болезни, и ничем им не поможешь. Однако наш запас рома в кои-то веки разом приобретает масштабы общественной пользы. Второй помощник докладывает, что все спасательные шлюпки по правому борту разбиты. По идее, такого нельзя не заметить, но мы не заметили, почему-то. Одна шлюпка по левому борту еще уцелела – côté à l’abri du vent[76]… и т. д. Руль на нижнем мостике опять заработал.
Позже. Скорость ветра теперь 100 миль в час. Невероятно, но я позабыл, сколько это в баллах, 10 или 12. Метеосводка по радио: облачно, небольшой дождь.
12 декабря. Сводка о положении судна. Пароход «Дидро». Нет никакой сводки о положении судна. (Как сказал бы Стивен Ликок.)
13 декабря. Три часа ночи. Сила ветра 10–11 баллов. На нижнем мостике с Примроуз и капитаном, который, смеясь, говорит Примроуз: «Теперь я уже ничего не могу сделать. Но, если угодно, мадам, можете помолиться».
…Шторм, зрелище с мостика – парализующее, судно мучительно продвигается по волнам белого вздыбленного огня, после каждого удара брызги пены взвиваются вверх, выше фонаря на фок-мачте.
Позже. Мы не спали уже две ночи – по-моему, две ночи, – невозможно прилечь или даже присесть. Мы стоим, держимся за все, что можно. Письменный стол, слава богу, хорошо закреплен, поэтому я пишу, схватившись свободной рукой за столешницу. Надеюсь, потом смогу прочитать свои каракули. Примроуз почти все время проводит на нижнем мостике. Знаю, ей страшно, но она никогда не признается. Она то и дело приходит, пошатываясь, в каюту, чтобы подбодрить меня или сообщить новости. Примроуз…
Она говорит: все при исполнении, кроме первого помощника. Он спит! Шкипер послал человека его разбудить. Не получилось. Наконец шкипер взъярился и пошел поднимать его сам. Его трясут и кричат ему в ухо, но Андре говорит: «Он лежит трупом».
Абсолютная чернота и взбесившаяся вода повсюду вокруг. Снова проблемы с рулевым механизмом. Жуткое зрелище: полностью бесполезный штурвал крутится сам по себе, судно мечется, как летучая мышь, вырвавшаяся из ада. Или мне это приснилось?
Корабль словно выпрыгивает из воды, сотрясается до основания.
Sonnez les matines!
Sonnez les matines!
По возвращении в каюту старшего артиллериста мне вспоминаются слова Джеральда[77]: «В любой непонятной ситуации пиши заметки для памяти». Вот я и пишу… Смерть можно сравнить с отвергнутой рукописью. Мой дед утонул с вверенным ему кораблем – придется ли мне, внуку, повторить его судьбу? Впрочем, корабль не мой… Так что мне вроде бы незачем идти ко дну. На самом деле получится даже неловко. Неуважительно по отношению к шкиперу. Название для рассказа: «Последний аперитив».
Мартин решил, что подобные идиотские мысли – всего лишь защитный механизм, чтобы в состоянии вынужденного бездействия заглушить беспокойство о Примроуз. Это беспокойство, если дать ему волю, превращается как бы в прививку от невыносимой и устрашающей скорби, вправду подобной штормовым волнам…
Примроуз, смеясь, умудряется крикнуть мне: «Знаешь, у меня вдруг родилась идиотская мысль. Если нам придется спасаться в шлюпке, лучше не надевать шубу – не хочу портить такую красивую вещь!»
К слову, спасательных шлюпок у нас больше нет.
Нет смысла даже пытаться забраться на койку – нас сразу сбрасывает на пол.
Другой способ противостоять смерти – представить ее в образе сотрудника мексиканского иммиграционного ведомства: «Здрасте. Что с вами такое? Вид у вас нездоровый, словно вы проглотили козла Пэта Мерфи и у вас из задницы торчат рога»[78].
(Именно так один старый рыбак с острова Мэн заявил капитану лайнера, который не только чуть не протаранил его баркас, но еще и начал орать, багровея лицом, мол, ты сам виноват, что не убрался с пути. Примроуз смеется, ей нравится эта история. Вообще такая история заставит смеяться и самого Господа Бога, как мне всегда представлялось. Возможно, именно эта шутка – я сам услышал ее от одного рыбака, уроженца острова Мэн, – послужила основой для той угрозы в «Моби Дике», не помню, кому она принадлежит, Билдаду? – «Да я… я… я живого козла проглочу, со шкурой и рогами!»[79])
Наш дом. Невероятные, хрустально прозрачные дни порой в декабре. Такое сияние для декабря. Небесные пейзажи. Внезапно колокольный звон в тумане. Хотелось бы, чтобы он не остался ничейным, чтобы кто-то там жил, не боясь выселения.
…О бог пучины! Обуздай же ад
Встающих к небу волн! <…>
О буря, да когда же ты утихнешь?
Все заглушаешь ты. Свистки матросов
Для уха смерти все равно что шепот[80].
Спасибо, что не шесть коротких свистков, за которыми следует один длинный.
На самом деле, как я теперь понимаю, многие жизни были спасены непогодой, не позволявшей покинуть судно.
Sonnez les matines!
Sonnez les matines!
Три сигнала SOS одновременно. Радио за стеной трещит, как малая буря внутри большой. Радист говорит – сколько часов назад? – что костариканский танкер тонет уже третий день. Греческое и финское суда тоже терпят бедствие. Теперь еще и панамское. Греческое называется «APIΣTOTEΛHΣ», видимо, чтобы скрепить наше единство, поскольку судьба самого Аристотеля не лучший пример. (На заметку: Аристотель предположительно утопился.) Мы все далеко друг от друга, и все отчаянно нуждаемся в помощи. Тем не менее утешительно знать, что мы не одиноки. По всей видимости, это один из сильнейших штормов в Атлантике за всю историю. Хотя поступающие сообщения по-прежнему «не предназначены для навигации».
Вентиляционные шахты поют в неистовой органной гармонии: «Услышь нас, Боже, с горней высоты!»
…Ни одно судно
