Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес
Знал, словно грек, что каждый день в итоге
Лишь зеркало Извечности бессменной,
Начала и концы в сухой латыни
Невесть зачем запечатлев доныне.
Джонатан Эдвардс
(1703–1785)
Покинув шумный город и бегущий
Поток времен – пустую скоротечность,
Он, замечтавшись, различает вечность
И входит в сень под золотые кущи.
День – тот же, что и завтра, и когда-то
Вчера. Но нет пустячной вещи малой,
Чтоб втайне пыл его не разжигала,
Как золото луны или заката.
Он счастлив, зная: мир – лишь меч Господней
Неотвратимой кары, и немного
Тех, кто достигнет горнего чертога,
Но чуть не всяк достоин преисподней.
И затаился в самом сердце чащи
Такой же узник – Бог, Паук молчащий.
Эмерсон
Он потирает сгорбленную спину
И отправляется, закрыв Монтеня,
На поиски иного утешенья —
Заката, опалившего равнину.
И на закатной, золотой дороге
У самой кромки неба на минуту
Вдруг прорисовывается, как будто
В уме того, кто пишет эти строки.
Он думает: «Заветные страницы
Я прочитал и сочинил такие,
Что их прочтут во времена другие.
Бог дал мне все, что многим только снится.
Не обойденный славою земною,
Я не жил на земле. Ищу иное».
Эдгар Аллан По
Зловещий мрамор, труп, что осквернен
могильными червями, и иные
всесильной смерти знаки ледяные —
их собирал, но не страшился он.
Лишь тень его любовная страшила,
обычных судеб заунывный ток;
и нежный ослепил его цветок,
а не блестящий меч и не могила.
И точно в мир шагнув из отраженья,
избрал он жребий тяжкого служенья —
кошмарам посвятив свой дивный дар.
Быть может, после смерти, одинокий,
он вновь слагает сумрачные строки
в чудесный и пугающий кошмар.
Камден, 1892
Газет и кофе запах кисловатый.
Начало воскресенья. Все известно
До тошноты. В печати – тот же пресный
Аллегоризм счастливого собрата,
Как встарь. Он видит с нищенской постели,
Изнеможенный и белоголовый,
В докучном зеркале того, второго,
Который, верно, и на самом деле
Он. Рот и бороду привычной тени
Найдя рукой, по-старчески рябою,
Он вновь и вновь свыкается с собою.
Конец. И раздается в запустенье:
«Я славлю жизнь, хоть вправду жил едва ли.
Меня Уитменом именовали».
Париж, 1856
Болезнь его за годы приучила
К сознанью смерти. Он не мог из дому
Без страха выйти к уличному грому
И слиться с толпами. Уже без силы,
Недвижный Гейне представлял, старея,
Бег времени – неспешного потока,
Что разлучает с тьмою и жестокой
Судьбою человека и еврея.
Он думал о напевах, в нем когда-то
Звучавших, понимая обреченно:
Трель – собственность не птицы и не кроны,
А лет, скрывающихся без возврата.
И не спасут от ледяной угрозы
Твои закаты, соловьи и розы.
Рафаэль Кансинос-Ассенс
Измученный бессмертием народ,
гонимый и камнями побиенный,
рождал в душе поэта страх священный
и влек его тоской своих невзгод.
Он пил, как пьют крепчайшее вино,
Псалмы и Песни Ветхого Завета,
и знал, что лишь его услада эта,
и знал, ему иного не дано.
Его манил Израиль. Хоть далек
поэт был от пустыни нелюдимой,
не видел купины неопалимой,
но слышал голос Божий, как пророк.
Поэт, останься в памяти со мною;
а слава миру скажет остальное.
Загадки
Я, шепчущий сегодня эти строки,
Вдруг стану мертвым – воплощенной тайной,
Одним в безлюдной и необычайной
Вселенной, где не властны наши сроки.
Так утверждают мистики. Не знаю,
В Раю я окажусь или в геенне.
Пророчить не решусь. В извечной смене —
Второй Протей – история земная.
Какой бродячий лабиринт, какая
Зарница ожидает в заключенье,
Когда приду к концу круговращенья,
Бесценный опыт смерти извлекая?
Хочу глотнуть забвенья ледяного
И быть всегда, но не собою снова.
Мгновение
Где череда тысячелетий? Где вы,
Миражи орд с миражными клинками?
Где крепости, сметенные веками?
Где Древо Жизни и другое Древо?
Есть лишь сегодняшнее. Память строит
Пережитое. Бег часов – рутина
Пружинного завода. Год единый
В своей тщете анналов мира стоит.
Между рассветом и закатом снова
Пучина тягот, вспышек и агоний:
Тебе ответит кто-то посторонний
Из выцветшего зеркала ночного.
Вот все, что есть: ничтожный миг без края, —
И нет иного ада или рая.
К вину
Ты в Гомеровых строфах – в звонкой бронзе – сверкало,
В душах древних мужей пело пламенно-ало.
Вкруговую веками мы пускать тебя рады —
Рог наполнил германцу виночерпий Эллады.
С нами ты – сколько помним. Поколениям многим
Сердца жар, льва отвагу ты дарило в дороге.
Тем же руслом, что роют текучие годы,
Ты несешь радость дружбы, громогласье свободы.
Ты – как древний Евфрат, что времен от начала
Сквозь историю мира все течет величаво.
Ты играешь – и взор человечества новый
Прозревает метафору крови Христовой.
Средь поэтов Востока ты пребудешь любимым,
Там сравнят тебя с розой, клинком и рубином.
Для иного ты – Лета, пусть же пьет он забвенье.
Разделенное с другом пью в тебе вдохновенье.
Ты – Сезам, что откроет мне минувшие ночи.
