Дневник натурщицы - Френца Цёлльнер
Тут я немного сконфузилась, но все-таки сказала: «Для этого я и пришла, господин доктор, завтра утром вы можете исполнить свое желание». «Так, так, но почему г. N этого не сказал мне сразу? Почему он прислал сюда вас?» «Но ведь я тоже должна была дать свое согласие»! Секунду он смотрел на меня, как безумный, затем поднялся и произнес: «Что-о, вы та самая натурщица, которая позировала для купающейся девушки? Невероятно, виноват, подумать только и такое чудо имеет мужество явиться ко мне – я должен признаться, что просто поражен!» На что я ответила: «В сущности все это очень просто; ведь если художнику повезет с картиной, которую он написал с меня, то он опять напишет что-нибудь и тогда я буду иметь хороший заработок. Почему же мне было не прийти к вам, ведь вы же не убьете на месте?» Он дружески подал мне руку. «Это такая неожиданная встреча, что она не должна быть мимолетной». Он помог мне снять пальто и при этом дружески погладил меня по голове. Однако, он становится опасным. Он опять подсел ко мне, причем пододвинул немного свое кресло, нажал что-то под доской низкого стола, который стоял перед нами, и я услышала звонок; когда я с любопытством посмотрела на то место, к которому он прикоснулся, он сказал: «Видите, когда не знаешь, куда девать свободное время, то выдумываешь такие удобные шутки». Пришел лакей с серебряным подносом, на котором красовался красивый сервиз, пирожные и коньяк со льдом, затем он опять вышел, наверно, проклиная меня всем сердцем, за то, что должен служить такому ничтожному созданию, как я. Затем господин доктор сам налил мне чай, делал он это ловко, только ногтями своими производил шум всякий раз, когда к чему-нибудь прикасался. Когда я видела, как клюют птички, я всегда думала, что они должно быть не получают от этого особенного удовольствия, потому что твердый клюв не может давать такого приятного ощущения как наши мягкие губы и рот. Сдается мне, что человек с такими ногтями не может тонко осязать очертания предметов. Лепить такими руками он точно бы не смог. Коньяк мне показался удивительно вкусным, он заметил это и сказал: «Вы, оказывается, знаток; во всем Берлине вы не достанете лучшего коньяка, это мой любимый; еще одну рюмочку? Я выпила еще рюмку. Затем он дал мне хорошую, душистую папиросу и мы, вновь растянувшись на наших удобных креслах, стали болтать о пустяках; он не преминул еще немного пододвинуться ко мне. Он все время разглядывал меня, но так, чтобы, как ему казалось, я этого не замечала; но от того, кто долгое время работал с художниками, ничего не может ускользнуть. Наконец, разговор принял, приблизительно, такое направление: «Но скажите мне, маленькая (!) фрейлейн, я совершенно неопытен в таких делах, сколько вы получаете за картину, для которой вы позируете без одежды?» «Мне платили почасовую оплату, насколько я знаю, я получаю больше других, мне платят две марки за час, а иногда и более, если работа не занимает много времени. «Д-д-две марки?! И это за целый час? Но ведь это ничто; нет, этого не может быть?»
«Я рада и этому, на эти деньги я могу довольно сносно существовать; ведь нельзя получать много за ремесло, которому совсем не нужно обучаться». Он еще раз пододвинулся ко мне, ближе уже было некуда, и скорчил самое любезное лицо; мне кажется, он совсем увлекся! «Совершенно верно, дитя мое, учиться этому не нужно, но, ведь, не каждый может удовлетворить тем требованиям, какие предъявляются натурщице; ведь, нужно быть дивно красивой, а этому научиться невозможно». В таком случае я хорошо поступила и очень довольна, что стала натурщицей, хотя люди по этому поводу и задирают свой нос. Мне нелегко было
