Свадьба за свадьбой - Шервуд Андерсон
Его молчание будто бы разбудило жену — она повернулась и посмотрела на него. Затем уселась на постели, и тогда он вскочил и встал напротив. «Джон», — проговорила она опять хриплым шепотом, как будто хотела вызвать его назад, к себе из какого-то темного таинственного места. Рот ее открывался и закрывался раза два или три, как у рыбы, которую вытащили из воды. Он отвернулся и не обращал больше на нее внимания, и она снова зарылась лицом в одеяло.
«Давным-давно, когда Джейн была еще совсем кроха, я и хотел всего-то, чтобы в нее вошла жизнь, и сейчас я хочу того же. Вот и все, чего я хочу. Вот и все, чего я добиваюсь», — думал Джон Уэбстер.
Он принялся снова ходить по комнате взад и вперед, ощущая, как велик простор времени впереди. Ничего не стрясется. Жена теперь опять нырнула в океан безмолвия. Она будет лежать здесь на кровати и не проронит ни слова, и ничего не сделает до тех самых пор, пока он не скажет все, что должен сказать, и не уйдет. Его дочь ослепла и онемела от страха, но он, быть может, сумеет прогнать из нее страх, как гонят из дома холод. «Просто возьмись за дело потихоньку, не гони, расскажи ей все», — думал он. В эту минуту перепуганная девушка отняла ладонь от лица и взглянула на него. Губы ее дрожали, потом на них возникло и округлилось слово.
— Отец, — проговорила она умоляюще.
Он улыбнулся ей ободряюще и махнул рукой в сторону Девы, что так торжественно восседала между двух лампад.
— Пока я говорю с тобой, ты погляди туда пару минут, — сказал он.
И будто с разбегу пустился в разъяснения — как теперь устроена его жизнь.
— У меня тут поломалось кое-что, — сказал он. — Была вот привычка жить в этом доме, а теперь она не действует. Сейчас ты не понимаешь, но однажды поймешь. Из года в год я не любил вот ту женщину — она твоя мать и была моей женой, — и теперь я полюбил другую женщину. Ее имя Натали, и нынче ночью, как только мы с тобой договорим, мы с ней уедем и будем жить вместе.
Повинуясь какому-то порыву, он подошел к дочери и опустился на колени у ее ног, но потом быстро вскочил опять. «Нет, не то. Я не должен просить у нее прощения, я должен рассказать ей о вещах», — подумал он.
— Так, послушай, — заговорил он опять. — Ты готова поверить, что я сумасшедший, и оно, может быть, так и есть. Я не знаю. Как бы то ни было, вот я сижу тут, в этой комнате, с Мадонной, в чем мать родила — все это очень странно, и потому ты думаешь, что я сумасшедший. Твое сознание будет цепляться за эту мысль. Оно будет жаждать уцепиться за эту мысль, — сказал он громко. — Так оно может продолжаться какое-то время.
Казалось, он не может придумать, как сказать все то, что ему хотелось сказать. Вся эта история — сцена в комнате, разговор с дочерью, который он так тщательно продумал наперед, — со всем этим, как видно, труднее будет управиться, чем он рассчитывал. Он воображал, что какое-то решающее значение обретут его нагота и Пресвятая Дева со свечами. Но не перегнул ли он палку? Он был в недоумении, он продолжал смотреть дочери в лицо глазами, полными тревоги. Она ничего ему не говорила. Она попросту была напугана и цеплялась за изножье кровати, как цепляется за плавающую в волнах деревяшку тот, кого выбросили за борт. Тело его жены, лежащее на кровати, обрело какой-то чудной окаменелый вид. Что ж, уже не первый год было что-то холодное, что-то каменное в теле этой женщины. Она умерла, может статься. Это было как раз то, что вполне могло случиться. Это было как раз то, на что он не рассчитывал. Как же это странно было теперь, когда он столкнулся лицом к лицу с трудностями, которые ему надлежало разрешить, — как же странно, что присутствие его жены так ничтожно мало значит.
Он больше не смотрел на дочь и принялся ходить взад-вперед, не прекращая говорить. Спокойным, пусть и чуточку натянутым голосом он попытался первым делом объяснить, зачем в комнате понадобились Пресвятая Дева и свечи. Теперь он говорил с кем-то — не со своей дочерью, а просто с таким же, как он сам, человеком. Неожиданно он почувствовал облегчение. «Ну вот оно. Вот он, счастливый билет. Вот он, путь, ведущий к вещам», — подумал он. И еще долго он ходил и ходил, и говорил не умолкая. Не стоит слишком много думать. Просто крепче держись за веру; верь, что та вещь, которую он недавно открыл в Натали и в себе самом, теплится и в дочери тоже. Пока не настало утро, когда началось все это между ним и Натали, жизнь его была подобна пляжу, покрытому мусором, укрытому ночною тьмой. Пляж покоился под старыми сгнившими стволами и пнями. Искореженные корни трухлявых деревьев протыкали эту тьму. А впереди лежало тяжкое, неповоротливое, равнодушное море бытия.
А потом внутри разразился этот ураган, и теперь пляж был чист. Но сумеет ли он сохранить его в чистоте? Сумеет ли сохранить его в такой чистоте, чтобы он искрился в утреннем свете?
Он попытался рассказать своей дочери Джейн немного о той жизни, какой он жил в этом доме с нею вместе; о том, почему прежде чем говорить с ней, ему
