Житейские воззрения кота Мурра / Lebens-Ansichten des Katers Murr - Эрнст Теодор Амадей Гофман
Последние слова принцесса произнесла резким тоном, не придавая им, однако, какого-либо особенного оскорбительного смысла.
– О, Господи! – воскликнула Юлия, заливаясь горючими слезами. – Гедвига, ты хочешь меня сегодня совсем измучить? Какой злой дух говорит твоими устами? Нет, нет, я охотно допущу, чтобы ты на мне выместила всю муку, охватившую твою душу под влиянием мрачных снов, но никогда я не поверю в истинность этих угрожающих фантомов! Гедвига, одумайся же, ты уже больше не невеста этого ужасного человека, явившегося нам живым воплощением гибели! Он больше не вернется! Ты никогда не будешь принадлежать ему!
– Как бы то ни было, – возразила принцесса, – но ты должна понять, что только тогда, когда церковь соединит меня с принцем, может разрешиться загадка жизни, делающая меня несчастной! Тебя спасает веление неба! Мы расстанемся: я последую за супругом, ты останешься здесь!
Принцесса умолкла, охваченная глубоким волнением. Юлия также не могла говорить ни слова, и обе девушки горячо обнялись, заливаясь слезами.
Вошла камер-фрау и доложила, что подан чай. Юлия была более взволнована, чем этого можно было ожидать ввиду ее рассудительного, спокойного характера. Она была не в силах оставаться среди общества, и мать позволила ей отправиться домой, тем более, что и принцессе хотелось отдохнуть.
На расспросы княгини фрейлейн Наннэт удостоверила, что все послеобеденное время и весь вечер принцесса чувствовала себя очень хорошо, но непременно хотела остаться наедине с Юлией. Насколько можно было судить, находясь в соседней комнате, принцесса и Юлия рассказывали друг другу разные истории, разыгрывали даже какую-то пьесу, и то смеялись, то плакали.
– Милые девушки! – тихонько проговорил гофмаршал.
– Добрая принцесса! Милая девица Юлия! – поправил князь, устремляя на гофмаршала грозный взгляд.
Смущенный страшной своей ошибкой, гофмаршал сразу проглотил большой кусок сухаря, основательно размоченного в чае, но кусок стал в горле, вызывая ужасный кашель. Бедный старик поспешил оставить залу и спасен был от презренного, смертоносного удушения лишь благодаря помощи гоффурьера, который опытной рукой пробарабанил на его спине весьма внушительное соло.
Совершив таким образом две неловкости, гофмаршал побоялся в третий раз скомпрометировать себя: не решившись поэтому возвратиться в зал, он послал сказать князю, что извиняется внезапно приключившейся болезнью. Благодаря отсутствию гофмаршала, обычная партия виста расстроилась. Но так как игорные столы были уже расставлены в полном порядке, все напряженно ожидали, что предпримет князь в данном критическом положении. Он с честью вышел из затруднения, – сделал кивок своим приближенным, означавший разрешение садиться играть в карты, сам же предложил руку советнице Бенцон, подвел ее к канапе и уселся с ней рядом.
– Однако, – заговорил он тихим нежным голосом, что всегда имел обыкновение делать во время бесед с Бенцон, – мне было бы неприятно, если б гофмаршал серьезно подавился сухарем. Но он, кажется, совсем лишен рассудка, что я не раз уже замечал. Возможно ли принцессу Гедвигу называть девушкой! Он и в висте оказался бы самым жалким партнером. Вообще, любезнейшая Бенцон, мне сегодня крайне приятно и желательно уклониться от карточной игры и поболтать с вами в уединении, как в былые времена. Вы знаете, конечно, дражайшая, мое неизменное к вам благорасположение! Никогда оно не может измениться. Княжеское сердце постоянно являет пример верности, если только неотвратимые соображения иного порядка не вмешиваются в сердечные дела.
С этими словами князь поцеловал у Бенцон руку гораздо нежнее, чем позволяли сан, возраст и обстановка. У советницы от удовольствия заискрились глаза. Она начала уверять князя, что уже давно искала случая поговорить с ним откровенно, так как она может сообщить многое, что князю не будет неприятно.
– Да будет вам известно, ваша светлость, – начала Бенцон, – да будет вам известно, что я получила письмо от тайного советника посольства. Он снова пишет мне, что дела наши внезапно приняли благоприятный оборот…
– Довольно, довольно, достойнейшая, – прервал князь, – не будем ничего говорить о делах государственной важности! Даже и светлейший князь надевает шлафрок и ночной колпак, когда он, изнеможенный бременем управления, отправляется на покой. Фридрих Великий, король прусский, представляет, понятно, исключение: вам, как женщине начитанной, должно быть известно, что, ложась в постель, он надевал поярковую шляпу. Ну-с, я и полагаю, что даже в душе князя есть много такого… э-э, как бы это сказать… ну, того, что в общежитии называется гражданскими добродетелями, супружескими чувствами, родительскими заботами… Он не может вполне отрешиться от них и потому, по меньшей мере, простительно, если он порою отдается им, когда государственные нужды и приличия двора не предъявляют на его особу никаких требований. Добрейшая Бенцон! В данную минуту я нахожусь именно в таком настроении. В моем кабинете лежат семь подписанных бумаг. Дайте же мне позабыть совсем о княжеских делах, дайте мне побыть просто отцом семейства, отдыхающим за чайным столом, дайте побыть мне бароном фон Гемминген! Поговоримте вместе о моих, да, о моих детях, которые причиняют мне столько хлопот, что я нередко впадаю в некое душевное беспокойство, совсем не подобающее моему сану.
– Вы хотите, князь, говорить о ваших детях? – резким тоном спросила Бенцон. – Точнее, вы хотите говорить о принце Игнаце и принцессе Гедвиге! Говорите, ваша светлость, говорите, быть может, и я, подобно мейстеру Абрагаму, могу вам дать какой-нибудь совет!
– Да, – продолжал князь, – я очень нуждаюсь в ваших советах. Вот видите ли, добрейшая Бенцон, прежде всего, что касается принца, так он, конечно, не нуждается ни в каких особенных умственных дарованиях. Природа обыкновенно наделяет таковыми разных безвестных людей, которые оказались бы без дарования в положении вполне беспомощном. Однако принцу не мешало бы иметь побольше esprit, а то он продолжает быть несколько simple! Вон посмотрите, сидит он там себе, болтает ногами, играет один в карты и хохочет, как семилетний мальчишка! Бенцон! Entre nous soit dit! Даже искусство писания нельзя ему преподать в той мере, в какой это необходимо для него, княжеская его подпись имеет вид каких-то совиных каракуль. Боже милосердый, что из всего этого может выйти! Недавно, занимаясь делами, я был встревожен страшным лаем, раздававшимся под моим окном. Выглядываю, чтобы увидеть шпица и прогнать его, и что же вижу! Поверите ли, достойнейшая, это принц лаял, как сумасшедший, и гонялся за сыном садовника, изображавшим зайца! Есть ли тут какой-нибудь смысл? Княжеские ли это страсти? Может ли таким образом принц достичь когда-либо хоть ничтожной степени самостоятельности?
– Чтобы достичь ее, – отвечала Бенцон, – необходимо возможно скорее соединить принца брачными узами с какой-нибудь девушкой, которая бы своей грацией, красотой, своим ясным
