Кашпар Лен-мститель - Карел Матей Чапек-Ход
— Я был просто поражен, — заключил он, — когда обнаружил у пациента совершенно нормальные рефлексы, свидетельствующие о том, что приживленные части полностью иннервированы... Ну, а о методах своей работы счастливый хирург, полагаю, доложит нам в специальном отчете.
— Этот отчет, господин ассистент, — возразил доктор Бур, — явится составной частью моей докторской диссертации...
— Вот и прекрасно... — Ассистента не интересовал больше ни Бур, ни Рудольф, лицо которого только что служило иллюстрацией его речи. Он направился к Люцкиной кровати.
Совместными усилиями директору клиники и сестре Марте удалось заставить Люцину выглянуть из-под одеяла. Попытки более подробного осмотра оказались тщетными, поскольку она судорожно натянула одеяло до самого подбородка.
— Так вот он какой, ангел доброты, пожертвовавший сто граммов тела для восстановления облика этого молодого человека! — солидным тоном произнес ассистент светила.
— Она нисколько не похудела, даже поправилась, как мы сегодня обнаружили, на пять килограммов! — отметил доктор Бур за спиной ассистента.
— Ну, не упрямься, овечка ты наша! Мы ведь все медики... — уговаривал ее доктор Бибикс. — Мы только посмотрим, как у тебя все превосходно зажило!
— Я не хочу-у-у! — защищалась Люцка, чуть не плача от злости и бессилия. Подбородок у нее дрожал, как в лихорадке.
— Ладно, — все так же солидно произнес ассистент. — Чего мы там, собственно, не видели? Достаточно того, что ткани полностью восстановились, раны бесследно затянулись...
— У нашей прелести ни одной ямочки там не осталось, не то что на щечках! — пошутил главный врач.
— Vigro?[195] — поинтересовался ассистент.
— Intacta![196] — уточнил главный врач.
— Редкостный пример отменного здоровья! — похвалил девушку ассистент.
— Полная регенерация всех тканей и функций, — подтвердил доктор Бур. — Я же говорю, прямо ягодка... И ни разу за все время температура не падала ниже минимальной нормы!
— Ну тогда мне ясно, откуда на новых щеках этого бледного юноши такой нежный румянец... Кожу подтатуировали?
— Ни в коем случае, — заверил доктор Бур. — Подойдите сюда, пан Могизл! Поближе, поближе, пожалуйста!
Молодой человек не без смущения выполнил просьбу врача, и ассистент, приметив это, заявил:
— Вы только посмотрите, как способно мучить человека оказанное ему благодеяние, что в данном случае психологически объяснимо... Хотя, уважаемый коллега, я бы все-таки посоветовал вам подтатуировать кожу лица и сделать ее более смуглой, в соответствии с природным цветом кожи этого юноши, сейчас он выглядит неестественно. Но это мое личное мнение, не более.
Отчаянный вопль Люцины заставил врачей вздрогнуть и повернуться к ней. В крике этом, коротком, но словно током ударившем присутствовавших, прозвучал испуг, изумление и горечь отчаяния одновременно.
Нахохлившаяся Люцка, сев на постели, в замешательстве, словно ее холодной водой окатили, не то в восторге, не то в ужасе таращилась на Рудольфа, впервые увидев его в новом обличье. Она протягивала к нему руки, не замечая, что грудь ее при этом обнажилась.
Так и не переведя дух, она вымолвила:
— Нет, нет... не мо-жет быть!.. Это... это не-прав-да! — И по ее побелевшим щекам — весь румянец вмиг сошел — потекли ручейки слез, точно накренил кто-то две до краев налитые рюмки. Она плакала безудержно, как и три месяца назад, когда поднялась на чердак в поисках молодого хозяина. Однако на этот раз не из крайнего к нему сострадания. Напротив, в счастливом порыве она исступленно сложила крестом руки на груди, не заметив, что помешала достопочтенной сестре Марте застегнуть пуговицы на ее рубашке.
Вряд ли Люцка отдавала себе отчет в том, что сейчас с ней происходит.
— Это на самом деле пан Рудольф?! Разве это молодой пан Могизл?! — задыхалась Люцка, ибо грудь ее распирало глубокое волнение.
Она продолжала пожирать его глазами, в которых и радость и гордость за него выражались столь трогательно, что никто из присутствующих не остался равнодушным.
Если бы эту сцену завершить так, как разыграла ее Люцка, то Рудольфу Могизлу следовало бы броситься в объятья девушки. Но он, опустив голову, стоял, точно соляной столб, и ожидать от него, как все поняли, было нечего, поскольку отпрыск славного пражского семейства булочников попал в щекотливое положение.
До сей поры врачи смотрели на него как на некий объект или муляж — так в медицинской педагогической практике называют учебные пособия, имитирующие тело человека и его внутренние органы. Сейчас же они увидели молодого человека, которого словно бы пригвоздили к позорному столбу на глазах у своей спасительницы.
Безусловно, он, впрочем, как и все остальные, молил Бога, чтобы пытка поскорее закончилась.
— Вы бы хоть поблагодарили эту молодую особу! — обратился ассистент к Рудольфу, коснувшись локтем его руки, но тут же отстранился от него, наткнувшись на протез, о котором совершенно забыл.
— Я вам, стало быть, весьма признателен, барышня, — чуть слышно произнес Рудольф Могизл.
Едва подняв на нее глаза — единственное, что осталось у него от прежнего облика, — он тут же отвел их в сторону.
— Не за что, сударь! — прошептала Люцка упавшим голосом.
Молодой человек здоровой рукой достал из нагрудного кармана большой коричневый бумажник, из которого, точно язык из львиной пасти, торчала пачка денег, и, положив его Люции на одеяло, с ловкостью одноруких людей, которую они приобретают удивительно быстро, вынул заранее приготовленные банкноты и стал аккуратно, одну возле другой, раскладывать их на постели. Когда он положил первую — Люцка демонстративно откинулась на подушки и уставилась в потолок, желая, видимо, Самого Всевидящего взять себе в свидетели, что является лишь пассивной жертвой насилия, которое сию минуту должно было свершиться.
Отсчитав девять тысяч, Могизл объявил об этом присутствовавшим.
Тут вмешалась пани Реза, до сих пор молча стоявшая у изножья Люцкиной постели, то кивая головой в знак согласия, то вдруг трясла ею, отрицая все, что
