Дитя урагана - Катарина Сусанна Причард
Все таинственное в религиозном экстазе захватило мое воображение. Помню, я уходила в поле и подолгу глядела вверх на небо и вдаль, любовалась цветущим дроком, вдыхая его аромат, и всей красотой земли, и мне казалось, будто я общаюсь с богом.
Некоторое время я была очень набожна, каждый вечер горячо молилась, ходила по воскресеньям с отцом и мамой в церковь, давая богу, по моим представлениям, все возможности доказать, что он не миф, вроде Деда Мороза, Белоснежки или приносящей несчастье черной кошки — этих выдумок из моего детства. Быть может, прямых ассоциаций с этими образами у меня и не возникало. Но я давно уразумела, что все они выдуманы, и это, безусловно, рождало известный скептицизм по отношению ко всему таинственному. Я уже понимала, что с богом дело обстоит гораздо серьезнее; мои родители и еще миллионы людей верят в его существование, и на этом построена целая система взглядов и множество легенд. И кто я такая — всего-навсего школьница, — чтоб сомневаться в боге и не верить им? Внешне я приняла все это и вела себя как полагается, но разум по-прежнему ставил передо мной вопросы, требующие разрешения.
Билли тоже сдался под нажимом родителей; когда мы обсуждали свое положение, он сказал: «Не беда, временно можно пойти им на уступки».
Билли, длинный, нескладный юнец, готовился стать врачом. Иногда после занятий в Методистском колледже он встречал меня у дверей Южно-Мельбурнского колледжа, и мы вместе ехали домой. Мы не были влюбленными, а просто дружили. У меня и кроме него были тогда друзья. По субботам он заходил за мной, и мы совершали долгие прогулки к Данденонгскому кряжу, где по обе стороны дороги расстилались цветущие луга. Мама не одобряла ухаживаний. Она внушила мне, что все это глупости и что я ни в коем случае не должна позволять мальчишкам обнимать или целовать меня. Такие вещи делают только легкомысленные девицы, а их никто не уважает.
Мама считала, что мне следует приглашать на эти субботние прогулки и двоюродных сестер, поэтому Фанни и Лил вскоре присоединились к нам; а потом субботними вечерами уже целая процессия из соседских ребят и девушек тянулась по дороге к Данденонгам. Были в этой компании и влюбленные парочки, и вдруг Билли, мой верный Билли, тоже стал ухаживать за одной девушкой. Не скрою, это меня задело, я даже слегка приуныла, но я слишком была поглощена учебой и все остальное не принимала всерьез. Самым важным для меня сейчас было сдать экзамены и попасть в университет.
Через забор от нас в большом доме с садом (наш дом и сад были гораздо меньше) поселилась семья, в которой росли двое мальчиков и две девочки.
Отец их, мистер Булл, был известный и очень состоятельный торговец лечебными травами. Он держал лошадь — предмет моих затаенных мечтаний. У старшей девочки, Хильды, были изумительные рыжие волосы.
Мы с Хильдой учились вместе еще в Армадейльской государственной школе; я подружилась с ней, и скоро мы уже подолгу болтали через забор. Потом мы проделали отверстие в серой изгороди у кустов сирени, и с самого утра бегали друг к другу, едва успев протереть глаза. Живя бок о бок, мы с Хильдой делились всеми мечтами и надеждами. Так началась дружба, которая с годами становилась все крепче. У нас обеих уже были внуки, когда несчастный случай оборвал жизнь Хильды. И все эти годы она была единственным человеком, которому я, не колеблясь, могла поверять свои самые сокровенные мысли. И я знаю, то же чувство доверия, глубокого внутреннего понимания привязывало ее ко мне.
В те дни в Ормонде — так была переименована Северная дорога — мы думали и говорили чаще всего о школьных делах, о книгах, которые читали, о том, кем мы хотели бы быть, когда вырастем. Хильда знала, что я мечтаю стать писательницей; сама она по настоянию родителей собиралась изучать медицину. Она была очень способной студенткой, но ее гораздо больше влекло искусство, особенно музыка и поэзия. Она тайно мечтала о сцене.
Нетти Хиггинс и Кристиан Смит были подругами Хильды, а потом стали и моими друзьями. Все они учились в Пресвитерианском женском колледже. Когда они собирались у Хильды, то обычно приглашали и меня; мы сидели на лужайке и делились своими радужными мечтами и честолюбивыми планами. Все мы в ту пору готовились к экзаменам в университет: Нетти хотела поступить на филологический факультет, а Кристиан — на юридический. Я не помню, чтоб мы когда-нибудь говорили о том, что обычно интересует девочек — о нарядах и мальчиках. Нас в основном интересовали мы сами, наше будущее и первый шаг на пути к нему — экзамены.
Экзамены все мы выдержали; следующей ступенью был послеэкзаменационный курс — подготовка к конкурсу на университетскую стипендию, которая избавила бы родителей от расходов на наше обучение.
Но все мои планы пошли прахом. К началу учебного года мама заболела радикулитом. Полгода она пролежала в постели; мне пришлось отказаться от занятий, ухаживать за мамой и вести хозяйство. Разумеется, после этого нечего было и мечтать о стипендии.
Когда моим однокашникам из колледжа, а с ними Нетти, Хильде и Кристиану настало время идти в университет, я не могла к ним присоединиться, потому что отцу с мамой это было не по карману. Они все еще платили за обучение мальчиков, к тому же пора было подумать и об образовании младшей сестренки Би. Тогда это казалось мне непоправимой катастрофой; ни отец, ни мама не знали, насколько глубоко мое разочарование. Со времени аукциона на Тасмании меня постоянно преследовала боязнь усугубить денежные затруднения родителей. Я дала себе слово ничего у них не просить и действительно ни разу не попросила ни нового платья, ни одного пенни.
Как-то мне предложили вступить в молодежный теннисный клуб. Я спросила мнение мамы. Она сказала:
— Ах, Катти, тебе же понадобятся теннисные туфли и ракетка.
Я знала, ее мучит мысль о расходах, и тут же сказала, что вовсе не хочу играть в теннис.
В моих родителях не было ни малейшей скупости или ограниченности. Они рады были бы предоставить мне все, чего, по их представлениям, мне хотелось. Только ни на что, кроме самого необходимого, у них никогда не хватало средств.
Меня и Би мама обшивала сама. Часто она до поздней ночи сидела с иглой в руках, торопясь приготовить мне нарядное платье к какому-нибудь празднику. Помню бледно-голубое полотняное платьице, которое мама
