К востоку от Эдема - Джон Эрнст Стейнбек
Адам ревностно отдавался работе, но им владела печаль. Он не мог побороть ощущения, что, признавая молодых людей годными к воинской службе, он тем самым выносит им смертный приговор. Чем сильнее его мучили сомнения, тем более дотошным он становился и непримиримым ко всяким отговоркам в сложных, спорных случаях. Он брал списки призывников домой, навещал их родителей и беседовал с ними – словом, делал гораздо больше, чем от него требовалось. Он был в положении судьи, который отправляет людей на виселицу, ненавидя казнь.
Генри Стэнтон с тревогой наблюдал, как худеет и замыкается в себе Адам, потому что сам он любил веселье, просто жить без него не мог. Ему было тошно смотреть на кислую рожу коллеги.
– Да брось ты переживать, – твердил он Адаму. – Тебя что, война больше других касается? Не ты ее начал, верно? Тебя на это место поставили, чтобы ты действовал по правилам. Вот и действуй! Не ты у нас главнокомандующий.
Адам повернул створки жалюзи, чтобы полуденное солнце не било в глаза, и уставился на испещренную резкими параллельными тенями столешницу.
– Да понимаю я, – сказал он досадливо, – все понимаю! Хуже всего, когда надо принимать решение. Когда от тебя зависит «годен» или «не годен». Я вот парня судьи Кендела годным признал, а его взяли и убили на тренировочных стрельбах.
– Ты-то тут при чем, чудак-человек! Хочешь, совет дам? Лучше нет, как вечером стаканчик пропустить. Или же в кинематограф сходи… спится потом замечательно. – Генри засунул оба больших пальца под жилет и откинулся на спинку стула. – Раз уж мы об этом заговорили, я тебе вот что скажу. От твоих беспокойств никакой пользы ребятам нету. Меня бы и уговорил какой, а ты – нет, «годен», и точка.
– Знаю я, – ответил Адам. – Генри, это еще долго протянется, как ты думаешь?
Генри испытующе посмотрел на него, потом вытащил карандаш из нагрудного кармана жилета, набитого бог весть чем, и потер резинкой на его кончике о крупные белые зубы.
– Понятно, – негромко сказал он.
– Что – «понятно»? – словно встряхнулся Адам.
– Не заводись. Я только сейчас подумал, как мне повезло. У меня-то – девчонки.
Адам медленно провел пальцем по длинной тени от жалюзи.
– Угу, – выдохнул он.
– До твоих ребят черед не скоро дойдет.
– Угу. – Его палец переместился на солнечную полосу и так же медленно двинулся по ней.
– Жуткое дело… – выговорил Генри.
– Что именно?
– Не представляю, как это своих сыновей свидетельствовать.
– Я бы ушел с этого места.
– Верно, лучше уйти. А то ведь захочется негодными их признать, своих-то.
– Нет, – возразил Адам. – Я бы по другой причине ушел. Просто не смог бы не признать их годными. Как раз своим-то нельзя поблажки делать.
Сплетя пальцы, Генри сложил ладони в один большой кулак и выставил его перед собой на столе. Лицо у него было озабоченное и хмурое.
– Да, – сказал он, – тут ты прав. Своим никаких поблажек.
Генри любил веселье и потому старался избегать серьезных и тяжелых тем, так как путал их с неприятными.
– Как там у Арона жизнь в Стэнфорде?
– Хорошо. Пишет, что заниматься много приходится. Но рассчитывает справиться. Скоро День благодарения, вот на праздники и приедет.
– Надо поглядеть на него. Вчера вечером Кэла на улице встретил. Шустрый он у тебя.
– Шустрый. Только экзамены в колледж на год раньше он не сдавал.
– Ну и что? Может, у него планида другая. Я, к примеру, в колледже не учился. А ты?
– Я тоже, – сказал Адам. – В армию пошел.
– Армия – дело полезное. Ручаюсь, что не жалеешь.
Адам медленно встал из-за стола, взял шляпу с оленьих рогов на стене.
– Будь здоров, Генри, – сказал он.
2
Адам шел домой и думал, какую же ответственность он взял на себя. Когда он уже подходил к дверям, из булочной Рейно вышел Ли с длинным румяным батоном в руках.
– Чесночного хлебца захотелось, – сказал он.
– Я бы тоже поел, с жареным мясом.
– А я как раз поджарил мясо. Письма есть?
– Забыл в ящик заглянуть.
Они вошли в дом, и Ли тут же отправился на кухню. Через минуту туда пришел Адам, сел за стол.
– Ли, – начал он, – представь, наша комиссия берет парня в армию, а его убивают. Несем мы за это ответственность или нет?
– Раз уж начали, все говорите. Я хочу иметь полную картину.
– Ну, допустим, у нас есть сомнение – вполне ли он подходит. Тем не менее мы его берем, и он гибнет.
– Понятно. А все-таки что вас больше беспокоит – ответственность или вина?
– Вины за собой я не чувствую.
– Да, но иногда бремя ответственности еще тяжелее. При ответственности никакого тебе сладостного утешения: венок мученика не напялишь.
– Я все думаю о том… помнишь, как Сэм Гамильтон, ты и я насчет одного слова спорили… – сказал Адам. – Как его?..
– А-а… «Тимшел» это слово.
– Вот-вот, «тимшел». И ты еще сказал…
– Я сказал, что в этом слове заключено все величие человека. Если, конечно, он хочет быть
