Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг
Из Уголка поэтов ноги принесли меня в ту часть аббатства, где находились гробницы королей. Я прошелся по месту, где когда-то стояла часовня, ныне сплошь покрытому надгробиями и скульптурами великих мужей. Мне на каждом шагу попадались то какое-нибудь выдающееся имя, то известный могущественный клан, оставивший след в истории. Ныряя в темные покои смерти, взгляд выхватывал причудливые скульптуры – коленопреклоненные, словно на молебне, фигуры в нишах, другие – распростертые поверх надгробий, рыцарей в латах, точно отдыхающих после битвы, епископов с посохами и митрами, дворян в мантиях и венцах, лежащих в статных позах. Эта сцена, удивительно многолюдная, но в то же время неподвижная и молчаливая, создавала ощущение, что я попал во дворец сказочного города, где все присутствующие внезапно обратились в камень.
Я остановился, чтобы рассмотреть гробницу, на которой лежал рыцарь в полном боевом облачении. На одной руке – круглый щит, руки сложены на груди, как для молитвы, лицо почти скрыто под шишаком, ноги скрещены в знак того, что воин побывал на священной войне. Это была могила крестоносца, одного из тех военных подвижников, что странным образом смешивали религию с романтикой и чьи приключения перекинули мостик между фактом и выдумкой, историей и легендой. Могилы этих авантюристов отличаются особой красочностью, украшены гербами, девизами и готической лепкой. Они выглядят под стать старинным часовням, в которых обычно находятся. Их вид разжигает воображение, навеивая ассоциации с легендами, романтическими преданиями, рыцарским великолепием и блеском, воспеваемыми поэтами в период войн за гроб Господень. Они – след безвозвратно ушедших эпох, давно забытых людей, не похожих на наши обычаев и нравов, и напоминают предметы, привезенные из чудной далекой страны, о которой нет точных сведений и наши представления о которой расплывчаты и фантастичны. В этих готических скульптурах есть что-то несказанно торжественное и грозное, они как будто охвачены вечным сном или торжеством смертного часа. На мои чувства они производят намного более сильное впечатление, чем затейливый стиль, чрезмерная чванливость и аллегоричность, которыми изобилуют современные памятники. А еще меня поразило превосходство надписей на многих старых могилах. В былые времена люди владели искусством выражаться просто, но достойно. Я не видел другой эпитафии, лучше выражающей высокое сознание семейной гордости и родословной чести, чем та, в которой говорится об одном славном роде: «Все наши братья бесстрашны, все наши сестры добродетельны».
В трансепте, расположенном в другом конце от Уголка поэтов, стоит монумент, считающийся славным достижением современного искусства, но выглядящий в моих глазах не изысканно, а отвратительно. Речь идет о гробнице миссис Найтингейл работы Рубильяка. Мраморный постамент изображает открытые ворота, из которых вылезает завернутый в саван скелет. Он швыряет в жертву дротик, из-за чего саван сползает с голых костей. Леди падает в руки испуганного мужа, лихорадочно, но тщетно пытающегося спасти ее. Вся сцена исполнена с жутким правдоподобием и пафосом, мы буквально слышим нечленораздельный ликующий возглас, вырывающийся из разинутых челюстей призрака. Зачем придавать смерти излишне кошмарный вид и нагнетать ужас у могилы любимой? Могилу должно окружать то, что вызывает к мертвому нежные, благоговейные мысли, склоняющие живых к добродетели. Могила – место не омерзения и жути, но скорби и созерцания.
Во время чтения надгробных надписей и прогулки под мрачными сводами и по тихим приделам до моих ушей временами снаружи доносились звуки бойкой жизни – громыхание экипажа, ропот толпы, довольный легкий смех. Какой разительный контраст с мертвенным покоем, как странно ощущать прибой оживленной жизни, накатывающий и бьющий в стены усыпальницы.
Я продолжал переходить от могилы к могиле, из одного погребального зала в другой. День постепенно таял. Отдаленный шум шагов праздных посетителей аббатства доносился все реже. Сладкоголосый колокол созывал на вечернюю молитву. На некотором расстоянии я увидел певчих в белых стихарях, пересекающих придел в направлении клироса. Я остановился перед входом в капеллу Генриха VII. К ней под низкой и угрюмой, но величественной аркой вел ряд ступеней. Большие медные ворота, украшенные множеством кованых ажурных завитков, нехотя повернулись на своих петлях, словно считали ниже своего достоинства впускать простого смертного в самый великолепный склеп мира.
Прямо со входа глаз поражают роскошь архитектуры и продуманная красота скульптурных деталей. Даже стены вплетены во всеобщий орнамент, инкрустированы витражами и уставлены спрятанными в ниши статуями святых и мучеников. Резец мастера словно отнял у камня его тяжесть и плотность, заставив его парить в воздухе, как по волшебству. Веерный потолок выполнен с невероятной точностью деталей и висит в воздухе с грациозной упругостью паутины.
По бокам капеллы находятся личные кабины рыцарей ордена Бани, искусно вырезанные из дуба, но покрытые гротескными готическими украшениями. К башенкам кабин прикреплены рыцарские шлемы и гербы, шарфы и мечи, еще выше висят украшенные геральдикой знамена, контрастирующие буйством золота, пурпура и багрянца с холодной, серой резьбой потолка. В центре грандиозного мавзолея стоит гробница его основателя. Фигуры короля и королевы покоятся на роскошном надгробии, и все это окружает искусно выкованная бронзовая решетка.
К величию примешивается нота горечи: смесь могил и трофеев, знаков прижизненных чаяний и амбиций, соседствующих с прахом и забвением, напоминает, что все рано или поздно кончается. Ничто не вгоняет разум в глубокую тоску одиночества больше, чем прогулка по умолкшим и опустевшим местам, где раньше шумели толпы и царило веселье. Глядя на
