Финеас Финн - Энтони Троллоп
Предложение застало его врасплох – настолько, что, впервые услышав его от Баррингтона Эрла, он буквально потерял дар речи. Баллотироваться в парламент? Ему? Человеку двадцати четырех лет от роду, без гроша в кармане и без какой-либо собственности, пребывающему в зависимости от отца, столь же полной, как и в одиннадцать лет, когда впервые пошел в школу! И притом – от Лофшейна! Депутатом от этого небольшого округа последние двадцать лет был брат почтенного ирландского пэра, старого графа Туллы, – не менее почтенный и благородный представитель местных протестантов и оранжистов. К тому же граф Тулла, которому принадлежал почти весь Лофшейн или по крайней мере земля в его окрестностях, был одним из самых давних и близких друзей Финна-старшего! Лофшейн располагался в графстве Голуэй, но Тулла обычно жил в своем поместье в графстве Клэр, в каких-нибудь десяти милях от Киллало, и неизменно вверял свою подагру, расстроенные нервы старой графини и желудки прислуги заботам доктора Финна. Как мог Финеас баллотироваться от Лофшейна? И откуда возьмутся средства на такое предприятие? То была прекрасная мечта, смелый прожект, при одной мысли о котором за спиной вырастали крылья. Впервые услышав предложение своего друга Эрла в курительной комнате Реформ-клуба, Финеас залился румянцем, как девица, не в силах ответить ничего вразумительного, – так велики были его изумление и радость. Впрочем, румянец скоро погас. Не прошло и десяти минут – и Финеас, по-прежнему сидя на диване рядом с Баррингтоном Эрлом, осознал всю несбыточность затеи и принялся объяснять, что воплотить ее совершенно невозможно. Но, к еще большему его удивлению, собеседник небрежно отмахнулся от трудностей. Лофшейн, по словам Баррингтона Эрла, был настолько мал, что не требовал значительных расходов. В округе было зарегистрировано всего 307 избирателей, и они, живя вдали от цивилизации, остались такими неискушенными, что и думать не думали о возможности подкупа. Достопочтенный Джордж Моррис, представлявший округ двадцать лет, был крайне непопулярен. В Лофшейн он и носа не казал со времени последних выборов, в парламенте никак себя не зарекомендовал и ни разу в жизни не одарил ни шиллингом, ни должностью ни одного из своих земляков.
– Кроме того, он поссорился с братом, – сказал Баррингтон Эрл.
– Неужели?! – воскликнул Финеас. – Не могу поверить, чтобы между ними пробежала кошка!
– Они теперь сами как кошка с собакой. Джордж снова попросил у графа денег, а тот вдруг взял да и отказал.
Баррингтон Эрл далее пояснил, что расходы на выборы покроет партийный фонд, что Лофшейн выбрали именно за дешевизну, а Финеаса Финна – за то, что был надежным и многообещающим молодым человеком. И если кто усомнится, годится ли он на эту роль, вопрос будет улажен. Кандидат должен быть ирландцем и католиком – чтобы жители Лофшейна согласились на него в пику достопочтенному Джорджу Моррису, убежденному протестанту. К тому же «партия» (Баррингтон Эрл подразумевал прославленного политика, под чьим крылом начал политическую карьеру) желала сыскать человека надежного, на чью поддержку можно рассчитывать, а не какого-нибудь ретивого и вздорного любителя фениев с собственными взглядами на права арендаторов и ирландскую церковь, который станет бегать на собрания радикалов в Ротонде.
– Но у меня тоже есть собственные взгляды, – сказал Финеас, снова краснея.
– Конечно, старина, – ответил Эрл, хлопая его по спине. – Не будь их у вас, я бы к вам не обратился. Но ваши взгляды совпадают с нашими, а значит, вы как раз тот, кто нужен нам в Голуэе. Разумеется, вы пойдете от Лофшейна: кто знает, представится ли подобный случай вновь.
На этом разговор был окончен, и Баррингтон Эрл удалился – без сомнения, подыскивать кандидатов для других округов, – а Финеас Финн остался наедине со своими мыслями.
Стать членом британского парламента! Именно эта амбиция придавала ему энтузиазма во время жарких дебатов в двух дискуссионных клубах, к которым он принадлежал. Иначе к чему, в конце концов, все эти пустые разговоры? Он и еще три-четыре человека, называвшие себя либералами, сходились с другой группой, именовавшейся консерваторами, чтобы вечер за вечером спорить на ту или иную глубокомысленную тему без надежды убедить друг друга или добиться какого-либо осязаемого результата. Но каждый втайне уповал на то, что их собрания – лишь подготовка для восшествия на иную, более важную трибуну, для вхождения в клуб, где дебаты ведут к действиям, а красноречие имеет подлинную власть, даже если не убеждает непосредственного оппонента.
Заикаться о своих мечтах – хотя бы про себя – Финеас, конечно, не осмеливался. Чтобы для него забрезжила надежда, предстояло немало потрудиться на ниве юриспруденции. Кроме того, он постепенно начал приходить к мысли, что адвокатура не сулит немедленных радужных перспектив, и пока не сделал и первых шагов на этом поприще. На что же было ему рассчитывать в политике?
И вот сейчас то, что он считал наивысшей на свете честью, вдруг оказалось в пределах досягаемости и само шло к нему в руки! Решись он довериться Баррингтону Эрлу, шевельни он пальцем – и мог бы уже через два месяца заседать в парламенте. Но кому, как не Баррингтону Эрлу, и верить в таких делах? Ведь тот посвятил политике всю жизнь. Если уж он обратился к Финеасу, так, видно, настроен серьезно и сам верит в успех. Значит, шанс и правда есть, шанс снискать великую славу – если бы Финеас только мог им воспользоваться!
Но что скажет отец? Будет против, конечно. А вздумай Финеас возражать, лишит содержания. Да и что это за содержание! Может ли человек заседать в парламенте и жить на сто пятьдесят фунтов в год? С тех пор как долги были оплачены, Финеас успел наделать новых, пусть и незначительных. Какие-то мелочи портному, что-то сапожнику, да еще что-то торговцу, у которого покупал перчатки и рубашки; и все же он с поистине ирландским упорством делал все возможное, чтобы избежать задолженностей, и жил очень экономно: завтракал чаем с булочкой, а обедал за шиллинг в закусочной, в тупике неподалеку от Линкольнс-Инн [1]. Где он станет обедать, если жители округа Лофшейн проголосуют за него на парламентских выборах? Тут он вполне правдоподобно представил себе страдания человека, который в начале жизни очутился слишком высоко на социальной лестнице – умудрившись
