Малый уголок - Сомерсет Уильям Моэм
Когда на остров заходил голландский корабль, здесь наступало некоторое оживление. Капитан, один или два офицера, главный механик и пассажиры, если они были, сходили на берег; они сидели в лавке Цзинь Цина и пили пиво. Но гости никогда не оставались больше чем на три часа, и когда они садились в шлюпку и уезжали на корабль, городок снова погружался в сон. На пороге этой самой лавки и отдыхал сейчас доктор Сондерс. Над входом висел тент из ротага[3], защищающий от солнца, но снаружи все было залито резким ослепительным светом. В отбросах, над которыми жужжали мухи, рылся шелудивый пес, выискивая что–нибудь съедобное. Несколько куриц скребли лапами землю, одна, присев и взъерошив перья, купалась в пыли. У лавки напротив голый китайчонок со вздутым животом пытался на дорожной пыли построить песочный замок. Вокруг него вились мухи, садились на тело и лицо, но он не обращал на них внимания, увлеченный игрой. Даже не пытался их смахнуть, Прошел туземец в одном вылинявшем саронге[4], на плече — шест, к обоим концам которого были подвешены корзины с сахарным тростником. Он шел волоча ноги, поднимая при каждом шаге облака пыли. Внутри лавки, сгорбившись нал столом, клерк деловито вырисовывал кисточкой иероглифы, составляя какой–то документ. На полу сидел кули; он свертывал сигареты и курил одну за другой. Покупателей не было. Доктор Сондерс попросил дать ему еще пива. Клерк, перестав писать, сходил в комнату за лавкой, вынул бутылку из ведра с водой и принес ее доктору вместе со стаканом. Пиво приятно холодило горло.
Время тянулось медленно, доктору нечем было его убить, но он не томился скукой. Он умел извлекать развлечения из мелочей, и шелудивый пес, и куры, и пузатый ребенок — все занимало и забавляло его. Он медленно пил пиво.
Глава четвертая
Доктор Сондерс поднял глаза. Удивленно вскрикнул. Серединой пыльной дороги, направляясь к нему, шагали двое белых. В гавани не было ни одного судна, и доктор не понимал. откуда они взялись. Они шли не торопясь, глядя то направо, то налево, видно, здесь, на острове, они были впервые. На них были поношенные штаны и тельняшки. Тропические шлемы почернели от грязи. Незнакомцы подошли к лавке, увидели на пороге доктора Сондерса и остановились. Один из них обратился к нему:
— Это лавка Цзинь Цина?
Да.
— А он здесь?
— Нет, он болен.
— Не полезло. Тут, верно, можно выпить?
— Конечно.
Говоривший обернулся к спутнику.
— Зайдем.
Они пошли внутрь.
— Что будете пить? — спросил доктор Сондерс.
— Мне пива.
— Мне тоже, — буркнул второй.
Доктор передал заказ кули. Тот принес для незнакомцев бутылки с пивом и стулья. Один из них был пожилой, с изжелта–бледным морщинистым лицом, седыми волосами и щеточкой седых усов, среднего роста, худощавый; когда он говорил, открывались чудовищно испорченные зубы. Хитрые глазки все время бегали по сторонам. Маленькие, выцветшие, они были посажены близко друг к другу, что придавало ему сходство с лисой. Манеры у него были заискивающие.
— Вы откуда? — спросил доктор.
— Только что пришли на люггере[5]. С острова Терсди.
— Немалый путь. Как погода»'
— Лучше не бывает. Ровный бриз, море гладкое, что стекло. Меня зовут Николс. Капитан Николс. Может, слышали?
— Да вроде нет.
— Болтаюсь по здешним морям уже лет тридцать. На архипелаге не найдешь островка, куда бы я не приставал в том или другом году. Меня тут все знают. И Цзинь Цин знает меня. Лет двадцать знакомы.
— Я здесь человек пришлый, — сказал доктор.
Капитан Николс посмотрел на него — лицо открытое, выражение сердечное, но взгляд насторожен.
— Сдается, мне ваша личность знакома, — сказал он. — Провалиться мне на этом месте, коли я вас не встречал.
Доктор Сондерс улыбнулся, но воздержался от дополнительных сведений. Капитан Николс прищурился, тщетно пытаясь вспомнить, где он сталкивался с этим человечком. Оглядел его с ног до головы. Доктор был низенький, чуть больше пяти футов шести дюймов, с заметным брюшком. Руки — мягкие и пухлые, небольшие, с длинными пальцами, и, возможно, если он был тщеславен, составляли некогда предмет немалой гордости. В них до сих пор чувствовалась порода. Он был очень дурен собой, с курносым носом и огромным ртом, и когда он смеялся, а смеялся он часто, обнажались крупные желтые неровные зубы. Под кустистыми седыми бровями поблескивали умные, язвительные зеленые глаза. Прыщеватая кожа была не очень чисто выбрита. Густой румянец переходил на скулах в багровый цвет, что говорило о застарелой болезни сердца. Волосы, вероятно, в свое время черные, густые и жесткие, теперь побелели и еле прикрывали макушку. Однако уродливость доктора не отталкивала, а, напротив, привлекала к себе. Когда он смеялся, у глаз собирались морщинки, придавая удивительную живость лицу, насмешливому, но отнюдь не злому. В такие минуты он был бы похож на шута, если бы не проницательность, светившаяся в его ясном взоре. В уме его сомневаться не приходилось. Однако, хотя он всегда был весел и оживлен, любил шутку и потешался над собой не меньше, чем над другими, у собеседника создавалось впечатление, что даже в разгар необузданного веселья он себя не выдает. Он всегда, казалось, был начеку. Он был разговорчив и доброжелателен, но чувствовалось [6], что эти веселые, смеющиеся глаза ничего не упускают, взвешивают, судят и выносят приговор. Он был не из тех, кто принимает что–либо на веру.
Доктор ничего не ответил, и капитан Николс указал пальцем на своего спутника:
— Это Фред Блейк.
Доктор Сондерс кивнул.
— Надолго сюда? — продолжал капитан.
— Жду голландский пакетбот.
— На север или на юг?
— На север.
— Как, вы сказали, вас зовут?
— Я этогоне говорил. Сондерс.
— Я достаточно порыскал по свету, чтобы не задавать лишних вопросов, — сказал капитан с заискивающим смехом. — Не задавай вопросов и не услышишь лжи… Сондерс? Я знал немало парней, которые откликались на
