Гейвин Максвелл - Кольцо светлой воды
Сразу же по окончании войны я купил себе остров Соэй, около четырёх тысяч акров относительно равнинных "чернозёмов", съёжившихся под голыми вершинами у ледниковых впадин и холмов острова Скай. Вот там-то, в семнадцати милях по морю от ближайшей железной дороги, я и попытался организовать для немногочисленного и отчаявшегося населения новое производство по ловле и обработке гигантских акул, которые появляются в гебридских водах в летние месяцы. Я построил завод, купил суда, установил на них гарпунные пушки и сам стал гарпунёром. Пять лет проработал я в тех местах, которые раньше представлялись мне романтическим туманом. Когда же всё это кончилось и я был повержен, я наконец-то примирился с горами, а может быть и самим собой, поскольку в своих собственных глазах я заработал право жить среди них, и явная недостоверность моего шотландского происхождения больше не тревожила меня.
Когда закончилась соэйская авантюра, когда я продал остров и корабли, когда завод был разрушен, а население эвакуировалось, я отправился в Лондон и попробовал заработать себе на жизнь как художник-портретист. Однажды осенью я гостил у однокашника по университету, который купил себе поместье в Западной Шотландии, и как-то в разговоре после завтрака одним воскресным утром он ненароком сказал мне:
- А не хочешь ли ты обосноваться на западном побережье, раз уж потерял свой Соэй? Если ты не очень возгордился и готов жить в избёнке, то у меня есть такая на примете в одном заброшенном месте. Она находится на самом берегу, к ней нет никаких дорог, а называется Камусфеарна. Там поблизости несколько островов и автоматический маяк, где давно уж никто не живёт, и я не могу найти никого в своём поместье, кто бы согласился жить там. Если ты готов присматривать за ней, то можешь там поселиться.
Вот так вот между делом десять лет тому назад я получил ключи от своего дома, и нигде на западном нагорье и на тех островах, где мне приходилось бывать, не видал я такой пронзительной и разнообразной красоты на таком небольшом пространстве.
Одноколейная дорога на протяжении последних сорока миль, местами очень крутая, проходит в южном направлении где-то в миле от Камусфеарны по обрыву высотой около четырёхсот футов. Прямо напротив неё у дороги стоит одинокий дом, Друимфиаклах, принадлежавший моим ближайшим соседям и друзьям Мак-Киннонам. За их домом горы волнами подымаются к вершине высотой более трех тысяч футов, которая большую часть года покрыта снегом или припорошена им. С другой стороны на западе за проливом шириной в три мили возвышается громада острова Скай, дальше к югу маячат бастионы острова Рам, а фигура лежащего льва острова Эйгг скрывает морскую линию горизонта. За Друимфиаклахом дорога как бы падает духом, как будто уже знает, что ведёт в тупик шестью милями дальше уже на уровне моря, зажатая между ужасным массивом, грозящим оползнями с одной стороны, и темными водами морского залива - с другой.
Друимфиаклах - это крошечный оазис среди диких гор и торфяных болот, расположенный в четырёх милях от ближайшего жилья при дороге. Оазис, орлиное гнездо; окна дома выходят на запад на Гебридские острова и на пурпурные закаты, которые разгораются и гаснут за их вершинами. А когда солнце садится и ярко блестят звёзды, множество маяков на рифах и островах рдеет и мерцает над волнами прибоя. При западных ветрах зимой стены Друимфиаклаха содрогаются и стонут, и к гофрированной железной кровле привязывают тяжёлые камни, чтобы её не снесло, как это уже бывало раньше. Ветры с Атлантики бушуют, а ветер гремит и бьётся в окна и в железную крышу - просто кромешный ад. А Мак-Кинноны остаются здесь, как и многие поколения их предков, живших поблизости отсюда. Мне теперь даже кажется странным, что было такое время, когда я не был знаком с Мак-Киннонами, удивительно, что, впервые приехав в Камусфеарну, я обошёл их дом стороной и оставил машину в сотне ярдов оттуда у дороги, не зашёл к ним поздороваться и завести с ними знакомство, которому теперь уже много лет. Помнится, в дверях дома стояли и смотрели на меня маленькие дети, а как я познакомился с их родителями, теперь уж и забыл.
Я оставил машину у загона для стрижки овец, неподалёку от берега ручья, и, ещё не зная неприметной тропинки, которой обычно пользуются на пути к Камусфеарне, пошёл вдоль русла ручья вниз. Истоки его находятся почти у самой вершины господствующей горы. Он прорезает склон, и первые тысячу футов своего пути то течёт, то роняет свои ледяные струи между разбросанными тут и там валунами среди мелкого многоцветного лишайника. Там наверху, где кроме орлов, оленей и белых куропаток он кажется единственным движущимся объектом, он называется Голубым ручьём, а у подножья скал, протекая через поросшее тростником озёрко и впадая в широкую ледниковую лощину, принимает уже новое имя по месту своего назначения :
Альт-на-Феарна, Ольховый ручей. Здесь, в лощине, чистая, топазного цвета вода проносится, мурлыча, между низкорослыми дубками, берёзками и ольховником, у подножья которых густой зелёный мох испещрён яркими поганками розового, пурпурного или жёлтого цвета, а летом над полянами носятся и мерцают тучи голубоватых стрекоз.
Милях в четырёх дальше ручей проходит под дорогой у Друимфиаклаха на расстоянии броска камня от того загона, где я оставил машину. Я поселился в Камусфеарне ранней весной, и травы на берегах ручья весело перемежались кустистым первоцветом и фиалками, хотя на высоких вершинах всё ещё было много снега, он также кружевом лежал на нижних склонах Ская за проливом. Воздух был свеж и бодрящ, а с востока на запад, и с севера на юг на холодном ясном голубом небе не было ни одного облачка. На фоне неба всё ещё голые ветви берёз рдели в лучах солнца, а стволы их с тёмной окантовкой белели вдалеке как снег. На солнечных склонах гор пасся скот, образуя ближний фон такого пейзажа, чьи яркие краски не нашли своего отражения на палитре Ландсере. Рюкзак раскачивался и болтался у меня на плечах, я шёл к своему новому дому как один из туристов, которых я в своё время так презирал.
Я был не совсем один, впереди трусил мой пёс Джонни, огромный чёрно-белый спаниель, отец и дед которого были моими постоянными спутниками в мои юные годы, посвящённые в основном охоте. Нас приучили стрелять, и как это ни парадоксально, тот, кто просто обожает животных, в такой обстановке на определённом этапе развития становится очень кровожадным.
Охота занимала большую часть моих мыслей и времени в школьные и студенческие годы. Многие люди особенно привязываются к собаке, которая разделяет разные этапы жизни хозяина. Так это было и с Джонни, я провёл в его компании и в компании его предков своё детство, годы возмужания и годы войны. И хотя в последние годы у меня уже нет ни времени, ни склонности к охоте, Джонни покорно приспособился к своей новой роли. Помнится, как в годы охоты на акул он без возражений превращался в подушку для моей головы на баркасе, качавшимся и прыгавшим по волнам.
А теперь пухлый белый огузок Джонни мелькал и прыгал в кустах вереска и папоротника передо мной и бесчисленное количество раз в будущем, когда мне придется ночами следовать за его бледным едва различимым маяком в темноте по пути от Друимфиаклаха до Камусфеарны.
Вскоре ручей стал уже, и на его крутых берегах уже трудно было устоять, затем он резко поворачивал к морю меж каменных стен, и подо мной был слышен шум высокого водопада. Я выбрался из оврага и оказался на пригорке, поросшем вереском и красным орляком. Отсюда открывался прекрасный вид на море и Камусфеарну.
Этот пейзаж и вид на море подо мной были такой красоты, что я не мог охватить взглядом всё сразу. Я переводил взор с дома на острова, с белых песков на зелёный луг вокруг усадьбы, с кружащихся чаек на бледный сатин моря и дальше на покрытые снегом горы Ская.
Прямо подо мной крутой косогор, поросший вереском и желтыми горными травами спускался к широкому зелёному полю, которое было почти похоже на остров, так как ручей огибал его справа и уходил дугой в сторону моря блестящей подковой. Там, где заканчивался ручей, начиналось море, и его береговая полоса окаймляла это поле, переходя вблизи меня в песчаный и скалистый залив. С одного края этого залива на расстоянии броска камня от моря с одной стороны и окаймлённый ручьем, с другой, стоял безо всякой ограды дом Камусфеарны на зелёном лугу, где паслись черномордые овцы. Этот луг, кроме участка непосредственно перед домом постепенно поднимался в сторону от моря и отделялся от него грядой песчаных дюн поросших бледным песколюбом песчаным и кустистой осокой. По дернистой почве вокруг дома шныряли кролики, а круглые головы двух тюленей казались чёрными в волнах прибоя.
За зелёным лугом и широким устьем ручья в галечнике были острова, ближние размером не более двух акров, суровые и скалистые, на которых тут и там было несколько низкорослых рябин, а солнце рдело на пятнах засохшего вереска. Острова образуют цепь примерно в полмили длиной, которая заканчивается одним, равным по размерам всем вместе взятым остальным, на обращённом к морю берегу которого виднелась башня маяка.
