Гай Давенпорт - Барсук
ПЧЕЛА ОГАЙО, МЕД ОГАЙО
Давным-давно я потерял гончую собаку, гнедую кобылу и дикую голубку и до сих пор иду по их следу. Со многими путниками заговаривал я о них, описывал их следы, рассказывал, на какие клички они отзываются. Мне встретились один или двое, кто слышал гончую, конский топот и даже видели, как голубка скрылась за облаком, и им, казалось, хотелось вернуть их так, будто они сами их потеряли.
12
Сочное золото и приглушенное серебро, цветочная клумба. Бойскаутский вожатый Харальда говорит, что предрасположенность к влюбленности всех заставляет выглядеть хорошо. Поистине прекрасные, вроде Харальда, не нуждаются в рационализации, но нос крючком можно считать королевским, курносый - миленьким, грубые черты - мужественными, а землистый цвет лица - чувствительным.
- Это Платон, сказал Барсук. Мы ведь из-за Харальда оказались в этом ботаническом саду и размышляем, как делители благоприятного числа складываются в компоненты его друга? О том, что обладаем различиями, содержащими тождества. Они только распределяются по-разному. Славная каверза, jo?
ЖЕЛТЫЕ ИВЫ ВДОЛЬ РЕКИ
Чтобы настроить свои уши на слух Товии, Рафаил посреджством хитрых вопросов обнаружил, что людям недоступен ни рев звездного пламени, ни гром комет, ни свист ветра в пространстве. Не могли они слышать и скрипа растущих деревьев, поступи муравьев, урчания сеянцев, прорывающих почву, чтобы выпрямиться на свету.
14
- Торвальдсен на Санкт-Аннэ-Пладс любит, чтобы его называли Ваша Светлость, совсем как его хозяина-епископа.
- Смешная ты собака, Барсук, - тебе коты нравятся.
- А почему ж нет? С ним забавно болтать. Котам собаки не нравятся, потому что мы попы нюхаем, а они это презирают. Они обнюхивают рты, ты заметил? Как бы то ни было, мы с Его Светлостью голштинцем Торвальдсеном ладим. Они много чего знают, коты эти. Слух у них критичнее, чем у собак. Да и нос хороший, вот только вся их раса - такие ханжи, такая психика у них заторможенная, что, кажется, носов совсем и нет. А ты знал, что епископский приход включает Гренландию? Я ему рассказывал, как вы с Харальдом играли в чехарду вдоль всей Кёбмагергаде, а он стал чистить себе грудку и лапы изучать.
- Мальчишки, которых мы видели, когда с вокзала выходили, сказал Аллен, рыжий и лохматый, еще одну кока-колу на двоих пили за маленьким столиком в той бутербродной.
- У лохматого прическа совсем как у птенца поганки, ответил Барсук.
Предполагается, что мы примем это за панк, что скажешь? Ты им завидуешь - их одной коке, их возрасту, несомненно мятым джинсам.
- Точно что ли?
- Ну да. Вам-то с Харальдом не нужно делиться одной кокой на двоих. У вас у каждого по своей.
- Я б лучше поделился.
- Ты влюблен в Харальда?
Утка, принадлежащая розенборгскому крепостному рву, переходила Готерсгаде, остановив все движение.
- Вероятно, ответил Аллен.
- Это хорошо или плохо?
- Хорошо, я бы сказал. Очень хорошо.
- Ну вот.
- Именно.
- В гавань Розенборга направляемся никак?
- Почему бы и нет, друг Барсук?
- В самом деле.
ПАЛАТКА ИЗНУТРИ ПРИ СВЕТЕ ФОНАРЯ
Крепкий ветер обрушился на них с севера. Палатка их попыталась улететь, не успели они укрепить ее колышками на лесной подстилке. Мелкий дождик, менявший направление как на шарнирах, начался, когда палатка была уже почти налажена, а их снаряжение наполовину распаковано. Они уже сидели внутри, Харальд и Аллен, уютно и фонарь горит, когда дождем начало хлестать сбоку.
- Клевее не бывает, сказал Харальд. Долой одежду.
- Мы задубеем.
- В сухое, в смысле, пока баиньки не свернемся.
- Сардины, крекеры, сыр, шоколадное молоко.
- Кофе в термосе, как в Рангстен-Кро налили. Носки.
- Что там с носками?
- Над фонарем развесить. Сначала понюхать. Я твои, Олаф так и делает.
- На. Господи Христе, ты в самом деле, как Барсук.
- Славно. Штука в том, чтоб узнать человека, который нравится. Олаф говорит о тайных и привилегированных запахах. Рубашку.
- А это меня в краску не вгонит от смущения, нет?
- Всё сиренью пахнет.
- Жасмином. Маслом для тела, после ванны. И потом - весь день в походе ведь.
- Маслом для тела.
- Чтобы кожа не пересыхала и не чесалась.
- Какой ты все-таки еще младенец. Трусики.
- Трусики. Дай снять сначала. А я у тебя тоже должен? И если я нюхать буду, то чего мне вынюхивать?
- Положи мне сардину и кусочек сыру вон на тот крекер. Олаф нюхает, чтобы себя с ума свести, как он говорит. Но он мило с ума сходит для начала. И пиписька у него встает, все двадцать сантиметров.
- А потом что?
- Слушай, какой дождь.
16
Барабан и дудка! Гвардейцы Королевы маршировали из казарм шеренгами по три, колоннами по десять, в киверах и синей форме, ранцы на ягодицах, а их старшина вышагивал под "Есть таверна в городке".
УЧЕНЫЙ СО ЛЬВОМ И ГОРШКОМ БАЗИЛИКА
Незнакомец напротив Аллена был светловолос и подтянут. От напряженного взгляда голубые диски его глаз, казалось, слегка косили. Рукава рубашки закатаны выше локтей. Джинсы его были смяты в паху и у колен. Лет двадцати, дружелюбен, сделано в Скандинавии.
ВРЕМЯ ТОНЕТ В ОРИОНЕ
В Розенборге девушка с розовыми сосками и высокими твердыми грудками снимала джинсы среди множества загорающих - их там было что тюленей на алеутском пляже.
Треугольник дуг - ее плавки, флажно-красные, а ее приятель с пловцовской спиной и впадинами размерами с блюдца в основательно обрамленных ягодицах затянут в марлевый гульфик и подпругу. Их рты паслись на губах друг друга медленными кругами, джинсы по-прежнему не сброшены с лодыжек. Барсук потрусил обнюхать.
- Водоросли и оливки у него, сообщил он, смеясь. Тунец с майонезом у нее.
- Ты ужасен, знаешь ли, дружище Барсук. Ты принадлежишь к иному порядку существ.
- Собака, наполовину лев, наполовину волк. Когда вы с Харальдом менялись кальсонами, ты обнюхал его белье, прежде чем надеть.
- Они пахли стиркой и чуть-чуть - сеновалом.
19
Склон холма, густой от луговых цветов, мошкара, бабочки, гнус, стена норвежских сосен на другом откосе впадины, пустое небо, одинокое место, богатое тишиной, отдаленностью, недвижностью. Они с Харальдом, постепенно оголяясь к тому времени, как доходят до середины уклонного поля, на плечи накинуты рубашки, тенниски расшнурованы, неожиданно посмотрели друг на друга, посерьезнев от догадки и расплывшись в обезьяньих ухмылках. Лучший из друзей, Харальд. Он обнажился первым. Они улеглись на плотную траву, глядя в абсолютную августовскую синеву.
- Там уютно, произнес Харальд, блуждая рукой, как у нас в палатке той дождливой ночью в лесу.
- И внутри к тому же хлюпает, типа промокло, сперма от подбородка до колен.
- А там открыто, как вот тут, где видно до счамой верхушки неба и во всех направлениях. Нигде так не уединенно, как посреди поля.
ГОЛЛАНДСКОЕ НЕБО, ЗАГРОМОЖДЕННОЕ ОБЛАКАМИ
Товия нес рыбу, которая была бы слишком для него тяжела, если бы Рафаил локально не подправил силу притяжения. Прямо сквозь Рафаила пролетел воробей. Заметил один Нимрод. В Шаббат они не шли.
ФЛАНДРИЯ ПОД ДОЖДЕМ
Давным-давно я потерял гончую собаку, гнедую кобылу и дикую голубку и до сих пор иду по их следу. Со многими путниками заговаривал я о них, описывал их следы, рассказывал, на какие клички они отзываются. Мне встретились один или двое, кто слышал гончую, конский топот и даже видели, как голубка скрылась за облаком, и им, казалось, хотелось вернуть их так, будто они сами их потеряли.
22
Бревенчатая хижина, Отряд Леса Троллей, Датские Свободные Скауты. Олаф, чубчик ниспадает на один глаз, сидя за походным столом, скрестив ноги, рассказал им о Януше Корчаке и Короле Матиуше.
Долгое молчание. Рука Харальда на плечах Аллена. Бенджамин спросил о Польше, о фашистах, о войне. Ааге спросил, почему небо синее, а самое синее - в августе.
Расмус сказал, что самое синее оно в октябре, и попросил Олафа снова рассказать им о внутренних органах девчонок, о том, что именно там происходит. Исаку хотелось побольше послушать про ребят "Образование? Спасибо, не надо" в Дюссельдорфе, которые заправляли велосипедной мастерской, плевать хотели на какие бы то ни было власти, заклятые враги капитализма, про семью и девчонок.
Эйнар позвал всех с собой поплавать во фьорде, пока шведы не налили в океан ледяной воды, как они по своему обыкновению делают в это время суток, и его поддержал Маркус, который уже разделся догола. Хьяльмар предложил строем отвести их к фьорду: Гайдн будет играть на своем рожке, а Хоммель на барабане.
Аллена больше всего интересовал обнаженный Олаф, о котором он столько слышал от Харальда.
- Это как бы невероятно, прошептал он Харальду на ухо.
- Что невероятно? спросил Маркус громко.
- Кто еще, спросил Эйнар сквозь рубашку, которую как раз стаскивал через голову, шагает купаться с французским рожком и барабаном, разряженные, точно Королевская Гвардия? Стиль у нас точно есть, вот что.
