Дан Маркович - Перебежчик
70. Воскресенье, минус три...
Я иду через город по желтоватому снегу. Воскресные коты по утрам гуляют безбоязненно, многих я знаю в лицо. А люди... кое-кого помню, но не желаю узнавать... Выхожу к своим, вижу, Люська отчаянно разевает рот, но еще не слышу ее. Макс, Хрюша... Клаус, его тянет к мусору, я беру его на руки, он сопит, но терпит. Среди них мне лучше, легче... Время туши и мела, а тянет к цвету. Нет ничего приятней, чем мазать по чистому и белому. Коты безумно любят светлую бумагу или полотно. Кот, если замарает задницу, садится на траву и елозит, пока не очистится. Бесполезное, бездумное, звериное занятие искусство - страсть отделаться, освободиться - от краски, цвета, от слов, которые поперек горла... Особая форма выживания, изощренная, изысканная, и мучительная. Ветки замерли, деревья неуклюжи, тяжеловесны, их стволы и ветки наивны, все живое легкомысленно вылезает на поверхность, пробуя на вкус ветер. Зачем им это? Ничего хорошего не ожидает тех, кто вылез - из скорлупы, семени, земли на воздух и свет. Прорастание - мучение, рост безумие, авантюра, вызов. Я завидую муравьям, для них на земле столько пространства... и так мало кто их замечает... Может, это кажется мне, но какая разница, - мы живем тем, что нам кажется. Зову своих, вдруг с одного балкона мне отвечают, и на перилах появляется котенок. Тот самый, тигровый! Исчез из подвала, и я думал, он погиб. Оказывается, его взяли в дом, он хорошо живет, гуляет и возвращается. Что может быть лучше возможности уходить и возвращаться? Это и есть свобода... Он орет, и хочет ко мне. Я приходил к нему в сумерках, он и лица-то моего не видел! Наверное, запомнил голос... Я отступаю за угол и молчу. Пусть забудет, дурак. Что я могу для него - скудную еду, подвал, опасности бездомной жизни, в которой свободы больше, чем можешь воспринять?.. Зажегся свет, отворилась дверь, и женский голос позвал его, единственного, своего... Он умолк, а мне стало спокойно... и немного грустно. Что поделаешь, надо отвергать любовь и привязанность, если не уверен в себе.
71. С утра минус три, туман...
Навстречу мне белая крохотная собачонка, за нею пес, Полканом не назовешь, но и не Шарик, морда солидная, глаза понятливые, темная спина, на лапах и брюхе бежевые, палевые пятна, пятна... Поравнялся со мной, остановился... Я вижу его насквозь. "Бежать за этой сучкой?.. Неплохо бы и позавтракать..." Иду дальше, зная, что он еще стоит. Сейчас повернет за мной. Сзади шорох лап - идет, поравнялся, смотрит... У меня немного каши с рыбой, но меня ждут шесть рыл, и Стив, если явится. И Серый - восьмой, если осмелится. Лезу в кастрюльку, кладу пригоршню каши на край тропинки, на потемневший снег. Он тут же сожрал и снова уставился на меня. Я ускоряю шаг и говорю через плечо - "в другой раз..." Он проходит еще несколько шагов и решительно поворачивает за сучкой, исчезнувшей в тумане. Встречает меня Макс, рядом веселится стайка шавок. Но я самый сильный и смелый кот, Макс это знает, он шагает впереди меня, кося глазом на свору... Видим, Хрюша валяется на снегу, вскакивает и кричит, что давно пора! Опять нет Стива... На кухне Серый подъедает остатки, и, не слушая моих упреков, не торопясь уходит. Я не против него, я только за равновесие сил, покой и мир в доме, а он не хочет меня понять! Как только я добрей к нему, он наглеет и свирепеет. Я вижу, он снисходительно ухмыляется, и знаю, почему - нормальному коту трудно понять ненормального: в подвале кормлю, а в доме придираюсь к мелочам, и гоняю. Но ведь он крокодил, передушит моих, и обожрет! И все-таки, мой порядок довольно странный, и для котов и для людей. Я застрял между двумя мирами, как бывает во сне. Хрюша рассеянно пожевал каши, весь в думах и мечтах. Я чувствую, у него зреет план, как победить всех котов и завоевать всех кошек. Может, получится?.. Он снова к форточке, в путь, я не удерживаю его, смотрю с балкона, как он спешит. Куцая фигурка, маленький, сосредоточенный, движется скачками и перебежками к оврагу. Остановился, вытянулся, прислушивается... По ту сторону голоса, крики - люди. Я на своей непрочной шкуре ощущаю его страх в мире злобных и равнодушных великанов... Он постоял и начал спускаться, исчез. У нас мало кошек, Алиса стара, хотя на хорошем счету, а Люська еще дура, к тому же связалась с Клаусом, у того тяжелая лапа... И Хрюше ничего не светит у нас. У него один защитник - я, а этого мало для котовского признания. Ему бы сразиться с Серым, будет побит, но станет своим. Хрюше пока не хватает решимости. За оврагом другая жизнь, сытней, но опасней, и я опасаюсь за Хрюшу - вернется ли?.. Сидим, ждем мусорку, где же она?.. В пустых подвалах мерещатся коты, на голых стенах - картины, в каждой тени, узоре или трещине на потолке видится неведомая местность, звери, морды, лица... все движется, живет...
72. Еще разговор с Серым...
Он каждый день пробирается к нам и шарит по мискам - ну, съел бы немного, так ведь ничего не оставит! Забыл, что я наказываю за грабеж?.. Всем котам не по себе, только кошки довольны - какой мужик!.. Но я вижу другое. Уже два с лишним года он пытается проникнуть ко мне; с едой-то наладил, такому украсть раз плюнуть, а дружбы не получается. И он стал уставать. Нашел себе крохотную тряпочку, которой наши пренебрегли, сидит на ней в кухне, в самом неудобном углу, и полюбил это место. Иногда заглядывает в комнату, где развалились кошки, в глазах зависть и печаль. Сегодня он на своем клочке, я подошел, он не смотрит, совсем приуныл. Я протянул руку, он зажмурился, уши прижал, но ни с места! Никого не было, только я и он. "Ну, ладно, Серый, - я сказал ему, - сиди..." Он не очень обрадовался, "и так сижу, а теперь, значит, позволил?.." Не этого он хочет. "Тогда не бей наших!" Только шевельнул хвостом, положил голову на лапы, а потом и вовсе в клубок свернулся. Я не мог его выгнать, оставил форточку открытой на ночь. Если б он подружился хотя бы с Клаусом и Хрюшей... Но зверь это зверь, тем более, мужик.
73. Страх и сон.
Раз или два в год я вижу сон: убиваю зверей. Иду к ним с важными заданием, в руке топор. Беру его наизготовку, кто-то хватает кошку, держит задние ноги, кто-то накинул на шею петлю... они растягивают зверя над большим, почерневшим от крови чурбаком. Надо прижать плотней, чтобы легла шея... Я размахиваюсь и сильно, ловко, точно бью, так, чтобы голова отскочила сразу. Дергающееся туловище тот, другой, отшвыривает подальше, чтобы не запачкаться кровью. Голова соскакивает с петли, падает, глаза несколько раз открываются и закрываются, взгляд еще напряженный, узнающий, быстро тускнеет... Я делаю это без колебаний, так нужно. Просыпаюсь, еще темно, где-то в черноте живут ночной жизнью мои звери, знают, что утром принесу поесть, дам погреться около себя... Я ничего не понял тогда, убивал без сомнений, но с напряжением, преодолевая страх, который не мог себе объяснить, да и не хотел. Потом так случилось, что перестал убивать - отпала необходимость. Но оказалось, то, что называют душой, или личностью тоже вещь и ведет себя как любой материал: внутренние напряжения приводят к скрытым повреждениям, они понемногу, постепенно проявляются, вылезают, и никуда не деться... Мне уже давно приносили растворы, прозрачные, бесцветные, иногда розоватые, я исследовал их, они содержали массу интересных веществ... Но я-то знал, откуда они взялись, с чего весь этот путь начинается. С живого существа, замершего от страха... И во мне началось странное брожение, я чувствовал, что-то происходит, но не хотел выяснять, избегал, а внутреннее дело шло и шло.. Я еще жил обычной человеческой жизнью, вокруг меня суетились люди, я сам суетился... Но течение этой привычной жизни для меня все замедлялось. Прислушиваясь к тому, что происходит во мне, я все больше удалялся от окружающих, терял интерес к ним, и к тонкой, нервной умственной работе, в начале которой обычное убийство, топор или что-то более современное, какая разница... Я больше не мог оставаться соучастником, бросил свою профессию, вспомнил юношеское увлечение и стал художником, постепенно вошел в это дело полностью, забыл прежнюю жизнь, все напряженней всматривался в цвет... в себя... истончалась моя оболочка... И однажды в случайно оставленную открытой дверь вошел Феликс, одинокий, брошенный людьми кот. Он нашел меня, и стал приходить как домой. Я кормил его и выпускал, забывая до следующего прихода. Он исчезал, где-то бродил, а потом являлся, уверенно шел на выбранное с самого начала место, и засыпал... Я не тревожился за него - годами живет один, проживет и дальше. Но он появился вовремя, и недаром. Скоро я стал оглядываться, искать его, звать, а он все чаще отзывался, выскакивал из кустов и бежал ко мне. Я гладил его, и вспоминал тех, кого убил - я не видел их, но помнили руки, они убивали. Потом мне вспомнилась одна кошка, она осталась в доме, из которого я уехал. Когда я жил там, она бежала мне навстречу. Перед отъездом, вижу - сидит на балконе, запущенная, грязная, безучастно смотрит с высоты на землю. Не откликнулась, не взяла у меня еду!.. Я уехал, и куда она делась... Прошло много лет, я вернулся, жил другой жизнью... И однажды, проснувшись, вспомнил ее, как сидит на балконе и смотрит вниз... И я забился, затрепыхался от острой боли в груди, которой раньше не знал. Потом я увидел Алису. Она жила в девятом, и приходила в наш подвал. Она была так похожа! Я считал годы - не может быть! Но, может, ее дочь?.. Я не мог оторвать глаз от нее... Когда я смотрю на Хрюшу, преодолевающего страх перед людьми, машинами, собаками, сильными котами, перед миром огромных существ и вещей... Я завидую ему: в нем много страха, так же, как во мне, но нет сомнений, иного пути он не знает. Мой ум подсказывает уходы, уловки, выходы, лазейки... как предать, извернуться, забыть... и объяснить, что так и надо... И тогда я вспоминаю тех, кого убил, замучил, вывернул наизнанку, разрезал на мелкие части и бросал их в обжигающую синеватую жидкость, чтобы тут же побелели, смерзлись, стали хрустящими в ступке камешками... Моя шкура истончилась, прохудилась до живого мяса... различия между мной и зверями становятся все незначительней...
