Кашпар Лен-мститель - Карел Матей Чапек-Ход
Именно тогда я впервые вынужден был вернуться полпути и отказаться от покорения здешнего Эвереста, вершины столь любимых мною гор. Весьма логично, что когда я шел под гору, тяжесть пытки приняли на себя пальцы ног, и, выйдя на шоссе, я от боли готов был на стенку лезть, ощущая себя грешником, осужденным средневековыми инквизиторами на хождение по раскаленным лемехам.
Впору было хоть на руках идти, и когда я все же дополз до дому, то не расплакался от жалости к себе лишь потому, что не переставая стонал от боли.
Мой хозяин, лесник Вавера — я обосновался в дальнем лесничестве на самом стыке чешской и немецкой цивилизаций, — поморщился, глядя на мои пятки, и проронил весьма сочувственное «хм!», что означало крайнюю степень сострадания, заметив, что лучшее средство в таких случаях — оленье сало, на худой конец косулье. Он порылся в своих запасах и принес его. «Фью-фью!» — присвистнул Вавера, глядя, как я осторожно смазываю самый болезненный волдырь, в котором, как в ватерпасе, бегал пузырек воздуха.
— А знаете, Вавера, отчего я так пострадал? Да оттого, что воловья обувь — это вам не козловая...
Вавера подобрал мою туфлю, со знанием дела пощупал подъем и сочувственно заявил:
— Истинная правда!
Ему нравился тот современный чеканный чешский язык, который вошел в моду после переворота[167].
Благодаря Ваверову снадобью к утру от волдырей не осталось и следа, но потертости ног вспухли и воспалились, что привело меня в полное уныние.
Уж не смазывает ли Вавера свои «ланкастеры»[168] после чистки тем же косульим салом, подумал я, ибо в таком случае сало далеко не стерильно, а к полудню твердо решил обратиться к доктору.
Для осуществления этого намерения, однако, надо было три часа идти пешком, о чем не могло быть и речи, или же выдержать час езды, если б нашлась подвода.
Вавера высмеял меня сперва за то, что я намерен обратиться к доктору по сущему пустяку, а еще пуще за мысль о подводе — да, «истинная правда», что внизу, в деревне, мол, «имеется целый ряд подвод», но «надо со всей откровенностью заявить», что, задумай я воспользоваться одной из них «с целью передвижения», мне придется запрячь в подводу коров и «перемещаться на коровах»... Подумав немного, этот новоявленный юморист добавил:
— Да и к чему ехать в город, если доктор живет в десяти минутах ходьбы от нас!
— Скажите где, умоляю!
— На Шоуфаровой лесопилке, брат Шоуфарки, — ответил Вавера. — Хотя — что он есть, что нет его... с тех пор, как он не практикует.
— Шоуфарова лесопилка? Что-то не слыхал о такой. Где это?
— А вон там — через гряду перевалить, и вниз, как к Боршову идти. — Широким махом назад Вавера описал кончиком трубки порядочную дугу в сторону Шоуфаровой лесопилки и ближайшего горного кряжа на немецкой стороне, поросшего густым лесом.
«Hic sunt leones»[169] — так было отмечено это место на моей карте — немецкий край!
Хоть это совсем рядом, я там никогда не был, да и не тянуло меня туда...
— Он что, немец, этот врач?
— Не столько он, сколько Шоуфарка, сестра его. Но он хуже немца: выгонит всякого, кто по-городскому одет, примет — и то не всегда — только здешнего жителя, к тому же самого бедного, не важно, чех он или немец... Крейцера не возьмет, но я все равно не пошел бы к этому нелюдиму.
— Он, наверное, в годах? — поинтересовался я.
— Трудно сказать, я его сроду не видел так близко, как, к примеру, вас, пан профессор. Он, конечно, в годах, но, может, помоложе пана профессора, — сказал Вавера, окинув меня оценивающим взглядом, отнюдь не желая польстить мне.
— Доктор тут вроде как на пенсии. В саду у них дети малые бегают; вдова Шоуфарка, старуха, разве что теткой им приходится, но есть на лесопилке женщина, вроде годящаяся им в матери, хоть и выглядит слишком молодо — правда, издали.
— Он, выходит, женат?
В ответ на этот вопрос подбоченившийся было Вавера на минуту поднес левую руку к высоко вскинутым бровям и бессильно уронил ее, издав суховатый смешок — «хе!».
И тут же последовало объяснение:
— О свадьбе на лесопилке никто не слышал и видать ее не видывал, но деток там уже не меньше двух, однако и крестин никаких не было — не очень-то хозяин в ладах с попами да с властями.
— А может молодую хозяйку он с собой привез...
— То-то и оно, что она тут жила еще до того, как он перебрался сюда на жительство. — Вавера умел выражаться не только чеканно, но и деликатно.
— Загляну-ка я к ним, пожалуй!
— Попытаться можно, — пожал плечами Вавера, — но нелюдим он редкостный.
Судя по всему, доктор этот — довольно странный жук, не исключено, что редкой породы, а поскольку я по профессии энтомолог, и, не хвастая, признаюсь, страстный, и поскольку я изучил, определил и классифицировал уже порядочное количество «жуков» среди человеческих особей, то тут же возмечтал познать и сей загадочный экземпляр.
Мы вышли вместе с Ваверой, который как раз направлялся в обход по лесничеству. Я пошел в шлепанцах, едва справляясь с умеренным andante[170].
На вершине гряды за межевыми столбами вдруг оборвались лесопосадки восьмидесятилетней давности — владения Ваверы, простиравшиеся по северному склону.
Перед нами к югу спускался ухоженный подлесок.
— Эти рождественские елочки — территория лесопилки, — пояснил Вавера, — полоска-то всего деревцев в сорок, а ходят за ними словно за олеандрами... Только проку от них мало. А какие поля тут испокон веку были — овес да картофель, но как вышел срок аренды — доктор взял и насадил елей. Раньше-то в ту сторону вела от нас широкая дорога, так доктор обузил ее до тропки, теперь по ней только что с тачкой и проедешь. Понятное дело, наш-то граф не мог такого стерпеть, вот и судятся, сколько стоит этот лесок... Ну, я бы еще проводил пана профессора, однако на чужую территорию — ха-ха-ха! — с ружьем на плече и шагу не сделаю!
— Ничего, как услышу — пойду на звук пилы.
— Где там! — Вавера чиркнул спичкой и только после того, как зажег и хорошенько раскурил свеженабитую деревянную
