Джон Голсуори - Конец главы
Динни поднялась:
- Хорошо. Скорей бы все кончилось!
- Да, - отозвалась Клер. - Поскорей бы! Не знаю только, что будет с нами, когда все кончится. Боже, суды храни!
Динни повторяла это горькое восклицание ежедневно в течение двух недель, посвященных судом разбору неопротестованных исков, под рубрикой которых могло бы пройти и дело ее сестры, не обратив на себя внимания и не вызвав никаких откликов. Она послала Корвену короткую записку с сообщением, что ее сестра не согласна. Ответа не последовало.
По просьбе Дорнфорда она вместе с Клер осмотрела его новый дом на Кемпден-хилл. Зная, что он выбрал себе этот кров в надежде разделить его с нею, если она согласится, Динни чувствовала себя неловко, отмалчивалась и сказала только, что здесь все очень мило и что в саду следует поставить скворечню. Дом стоял на отшибе, в нем было просторно и много воздуху, сад располагался на южном склоне холма. Огорченная своим безразличием, она обрадовалась, когда настало время уезжать, хотя подавленное и печальное лицо Дорнфорда искренне тронуло ее при расставании. В автобусе, по дороге домой, Клер сказала:
- Чем ближе я знакомлюсь с Дорнфордом, тем ясней вижу, что вы подходите друг другу. Он на редкость деликатен и с ним можно молчать. Прямо ангел, а не человек.
- Не сомневаюсь.
И в голове Динни, приноравливаясь к ритму покачивающегося автобуса и без конца повторяясь, зазвучала строфа:
Как широка река, как берег крут!
Что ждет за нею - отдых иль скитанья?
Искать ли тучных пастбищ или тут,
На скудной почве, длить существованье?
Но лицо ее хранило то выражение отрешенности, маску которой, как знала Клер, не стоило и пытаться приподнять.
Ожидание события, даже когда последнее непосредственно вас не заденет, - занятие не из приятных. Однако для Динни оно заключало в себе то преимущество, что отвлекало девушку от мыслей о собственной особе и сосредоточивало их на ее близких. В первый раз на памяти Динни над именем Черрелов нависла реальная угроза публичного позора, и девушка особенно остро ощущала, как реагирует на это ее клан. Она радовалась, что Хьюберта нет в Англии: при его нетерпеливом характере он бы страшно нервничал. Конечно, четыре года назад его личные неприятности тоже стали достоянием гласности, но тогда опасности подвергалась его жизнь, а не честь. Сколько бы люди ни уверяли, что развод в наши дни - сущая безделица, все равно в стране, гораздо менее современной, чем предполагается, с понятием развода по традиции связывается представление о клейме позора. Во всяком случае у кондафордских Черрелов была своя гордость и свои предрассудки, и они больше всего на свете ненавидели гласность.
Когда в один прекрасный день Динни отправилась завтракать в приход святого Августина в Лугах, она обнаружила, что и там царит довольно натянутая атмосфера. Казалось, ее дядя и тетка объявили друг другу: "Мы примиряемся с тем, что процесс неизбежен, но не можем ни понять его, ни одобрить". Они не пытались ни высокомерно осуждать Клер, ни разыгрывать из себя оскорбленных в своей добродетели детей церкви, но всем своим видом говорили Динни, что Клер могла бы найти себе занятие получше, чем попадать в такие положения.
Направляясь с Хилери на Юстенский вокзал провожать партию юношей, уезжавших в Канаду, Динни испытывала неловкость, потому что искренне любила и уважала своего дядю, задавленного работой и совсем не похожего на священника. Он наиболее полно олицетворял собой принцип бескорыстного служения долгу, в рабстве у которого пребывала вся ее семья, и хотя девушка порой думала, что люди, на чье благо он трудится, вероятно, счастливее, чем он сам, она безотчетно верила, что он живет подлинно реальной жизнью в мире, где так мало подлинно реального. Оставшись наедине с племянницей, Хилери высказался более определенно:
- В истории с Клер, Динни, мне противнее всего то, что в глазах общества она опустится до уровня молодой бездельницы, у которой одна забота - копаться в своих семейных дрязгах. Честное слово, я уж предпочел бы, чтобы она серьезно влюбилась и даже перешла границы дозволенного.
- Не беспокойтесь, дядя, за этим не станет, - вполголоса бросила Динни. - Дайте ей только время.
Хилери улыбнулся:
- Ладно, ладно! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Глаза у общества холодные, слабые, близорукие: они всегда во всем видят самое худшее. За настоящую любовь я могу многое простить, но мне претит неразборчивость в вопросах пола. Это неопрятно.
- По-моему, вы несправедливы к Клер, - со вздохом возразила Динни. У нее были веские причины для разрыва. А если за ней ухаживают, то вы же знаете, дядя, что это неизбежно, если женщина молода и привлекательна.
- Ну, - проницательно заметил Хилери, - я вижу, ты могла бы коечто порассказать. Вот мы и пришли. Знай ты, с каким трудом я уговорил этих мальчиков поехать, а власти - дать согласие, ты поняла бы, почему мне порой хочется превратиться в гриб, чтобы ночью я вырастал, а утром меня съедали за завтраком.
Сказав это, он вошел с Динни в здание вокзала и проследовал к ливерпульскому поезду. Здесь они увидели семерых юнцов в кепках: одни из них уже сидели в вагоне третьего класса, другие стояли возле него и подбадривали друг друга на истинно английский манер, отпуская шутки по поводу костюма товарищей и время от времени повторяя:
- Что? Мы приуныли? Ну, нет!
Они приветствовали Хилери возгласами:
- Хэлло, викарий!.. Вот мы и на старте!.. Сигаретку, сэр?
Хилери взял сигарету, и Динни, стоявшая поодаль, восхитилась тем, как быстро и легко он стал своим человеком в этой маленькой группе.
- Эх, что бы вам с нами поехать!
- Я не прочь бы, Джек.
- Расставайтесь-ка со старой Англией!
- С доброй старой Англией!
- Сэр!..
- Слушаю. Томми.
Динни не разобрала последних фраз: она была слегка смущена явным интересом, который проявляли к ней уезжающие.
- Динни!
Девушка приблизилась к вагону.
- Поздоровайся с молодыми людьми. Моя племянница.
Разом стало удивительно тихо. Динни семь раз пожала руку семерым юнцам, сдернувшим кепки, и семь раз пожелала им счастливого пути.
Затем парни гурьбой ринулись в вагон, раздался взрыв грубоватых голосов, оборванное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла рядом с Хилери, чувствуя, что у нее перехватывает горло, и махая рукой кепкам и лицам, высовывавшимся из окна.
- Вечером у них уже начнется морская болезнь, - заметил Хилери. - Это хорошо. Она - лучшее лекарство от мыслей о будущем и прошлом.
Простившись с Хилери, Динни поехала навестить Эдриена и, к своему неудовольствию, застала у него дядю Лайонела. Когда она вошла, мужчины замолчали. Затем судья спросил:
- Скажи, Динни, есть ли какая-нибудь надежда примирить Клер с Джерри до начала этого неприятного дела?
- Никакой, дядя.
- Так. Тогда, насколько я разбираюсь в законах, Клер разумней всего не являться на суд и от защиты отказаться. Зачем ей оставаться на мертвой точке в своих отношениях с мужем, если нет надежды на то, что они опять сойдутся?
- Я сама того же мнения, дядя. Но вы ведь знаете, что обвинение не соответствует истине.
Судья поморщился:
- Я рассуждаю с мужской точки зрения. Динни. Выиграет Клер или проиграет, огласка все равно нежелательна. Но если они с этим молодым человеком не станут защищаться, все пройдет почти незаметно. Эдриен уверяет, что Клер не примет от мужа никакой материальной поддержки. Следовательно, эта сторона вопроса тоже отпадает. В чем же тогда дело? Известны тебе ее мотивы?
- Весьма относительно и притом под секретом.
- Жаль! - вздохнул судья. - Если бы люди знали законы так же, как я, они не стали бы защищаться в таких обстоятельствах.
- Но Джерри, помимо всего прочего, требует возмещения ущерба.
- Да, Эдриен мне рассказывал. Это уж прямо какой-то средневековый пережиток.
- По-вашему, дядя Лайонел, месть тоже средневековый пережиток?
- Не совсем, - ответил судья с кривой усмешкой. - Но я никогда бы не предположил, что человек с положением Корвена может позволить себе такое излишество. Посадить жену на скамью подсудимых - не очень красиво!
Эдриен обнял Динни за плечи:
- Динни переживает это острее нас всех.
- Догадываюсь, - пробормотал судья. - Корвен, конечно, положит эти деньги на имя Клер.
- Клер их не возьмет. Но почему вы уверены, что она обязательно проиграет? Мне кажется, закон создан для того, чтобы защищать справедливость, дядя Лайонел.
- Не люблю присяжных, - отрезал судья.
Динни с любопытством посмотрела на него. Он сегодня поразительно откровенен. Судья добавил:
- Передай Клер, что говорить надо громко, отвечать кратко. И пусть не острит. Право вызывать смех у публики принадлежит одному судье.
С этими словами он еще раз криво усмехнулся, пожал племяннице руку и ушел.
- Дядя Лайонел хороший судья?
- Говорят, что он вежлив и нелицеприятен. В суде я Лайонела не слышал, но насколько я знаю его как брат, он человек добросовестный и дотошный, хотя порою бывает не в меру саркастичен. А все, что им сказано о деле Клер, совершенно бесспорно, Динни.
