Красное и белое, или Люсьен Левен - Стендаль
– Вы не говорили мне об его кандидатуре.
– Я находил ее смешной, да у меня и не было времени слишком много думать об этом; я узнал о ней из письма, присланного с тем курьером, который явился причиной обморока господина де Серанвиля.
Два дня спустя граф де Вез сказал Люсьену:
– Прочтите-ка эту бумагу.
Это был первый список наград в связи с выборами; министр, передавая бумагу, улыбался с добродушным видом, который, казалось, говорил: «Вы не сделали ничего путного, а между тем смотрите, как я к вам отношусь». Люсьен стал читать список. В нем было три награды по десять тысяч франков и против имен награждаемых стояло слово: «Успешно».
Четвертая строка гласила: «Господин Люсьен Левен, рекетмейстер, – неуспешно; господин Меробер избран большинством в один голос, но замечательное рвение, ценный работник… 8000 франков».
– Ну что, – спросил министр, – сдержал я слово, данное вам в Опере?
Люсьен увидал, что в списке несколько человек агентов, не добившихся успеха, получали в награду лишь по две с половиной тысячи франков. Он выразил свою признательность, а потом прибавил:
– У меня есть просьба к вашему сиятельству. Я бы не хотел, чтобы мое имя фигурировало в этом списке.
– Понимаю, – сказал министр, сразу придав своему лицу самое серьезное выражение. – Вы хотите получить крест, но, говоря правду, после стольких безрассудных поступков с вашей стороны я не могу представить вас к этой награде. Душой вы еще моложе, чем летами. Спросите у Дебака, какое удивление вызывали ваши телеграммы, приходившие одна за другой.
– Именно сознавая все это, я и прошу ваше сиятельство оставить всякую мысль о награждении меня крестом и тем более деньгами.
– Будьте осторожны, милостивый государь! – не на шутку рассердился министр. – Я способен поймать вас на слове. Вот вам перо, напишите против своего имени, чего вы хотите.
Люсьен написал против своего имени: ни креста, ни денежной награды, провал на выборах; потом перечеркнул все, а внизу листа проставил: «Господин Кофф – 2500 франков».
– Подумайте хорошенько, – сказал министр, прочтя написанное Люсьеном. – Я беру эту бумагу во дворец. Если впоследствии ваш отец захочет объясниться со мной по этому вопросу, это будет бесполезно.
– Важные дела помешали вашему сиятельству запомнить наш разговор в Опере. Я самым определенным образом выразил желание, чтобы мой отец больше не заботился о моей политической карьере.
– В таком случае объясните моему другу господину Левену, как обстояло дело с вашим награждением. Вы должны были получить восемь тысяч франков и зачеркнули эту цифру. Прощайте, милостивый государь.
Как только карета его сиятельства отъехала от здания министерства, графиня де Вез пригласила к себе Люсьена.
«Черт возьми, – подумал Люсьен, увидев ее, – она сегодня прехорошенькая! Вид у нее совсем не застенчивый, в глазах какой-то огонек. Что означает эта перемена?»
– Вы с нами суровы со времени вашего возвращения. Я ждала случая поговорить с вами обстоятельно. Могу вас уверить, что никто в министерстве не защищал ваших телеграмм более настойчиво, чем я. Я отважно протестовала, когда у меня за столом о них дурно отзывались. Но в конце концов, каждый может ошибиться, и у меня для вас есть приятная новость. Ваши враги впоследствии могли бы оклеветать вас в связи с вашим недавним поручением. Я отлично знаю, что деньги весьма мало интересуют вас, но надо заткнуть рот вашим недоброжелателям, и сегодня утром я добилась от мужа обещания, что он исходатайствует для вас награду в восемь тысяч франков; я хотела десять тысяч, но господин де Вез указал мне на то, что такой суммой предположено наградить лишь тех, кто добился крупного успеха, и что письма, полученные вчера от господина де Серанвиля и от господина Роллера, канского мэра, чрезвычайно неблагоприятны для вас. Я противопоставила этим письмам избрание вашего отца в палату депутатов и только что добилась своего. Господин де Вез распорядился переписать перечень наград, где вы стояли в самом конце против цифры в четыре тысячи франков, и теперь ваша фамилия стоит четвертой по порядку против восьми тысяч франков.
Все это было сказано гораздо многословнее, а потому более сдержанно и, как подобает женщине, более скромно, но вместе с тем с большей доброжелательностью и участием, чем мы здесь излагаем.
Поэтому Люсьен отнюдь не остался нечувствительным; он понемногу начинал привыкать к светским отношениям, да и пора было в двадцать шесть лет.
«Мне следовало бы поухаживать за этой робкой женщиной; ее высокое положение надоело ей и тяготит ее, я явился бы для нее утешителем. Мой кабинет находится в каких-нибудь пятидесяти шагах от ее комнаты».
Люсьен сообщил ей, что он вычеркнул свою фамилию.
– Боже мой! – воскликнула она. – Неужели вы обижены? При первом же удобном случае вы получите крест, я обещаю вам.
Это означало: «Неужели вы собираетесь нас покинуть?»
Тон, каким были произнесены эти слова, глубоко тронул Люсьена, он готов был поцеловать у нее руку. Госпожа де Вез была сильно взволнована, а он преисполнен признательности. Во время своей поездки Люсьен видел только враждебные физиономии, и это кроткое, столь дружественное лицо растрогало его.
«Но если бы я привязался к ней, сколько мне пришлось бы вынести скучных обедов! Да еще видеть перед собой на другом конце стола физиономию ее мужа, а нередко и этого мелкого плута Дебака, его родственника!»
Все эти размышления не заняли у него и полсекунды.
– Я только что вычеркнул свое имя, – промолвил Люсьен, – но так как вы благосклонно проявляете участие к моей судьбе, я вам объясню настоящую причину моего отказа. Эти списки наград могут в один прекрасный день быть опубликованы в печати. В таком случае они могли бы доставить мне печальную известность, а я слишком молод, чтобы подвергать себя такой опасности. Что же касается восьми тысяч франков, я к ним не стремлюсь.
– Ах, боже мой, – ужаснулась госпожа де Вез, – неужели вы, подобно господину Крапару, полагаете, что республика так близка?
Лицо госпожи де Вез выражало только страх и сомнение; Люсьен уловил в нем полнейшую черствость души.
«Страх, – подумал Люсьен, – заставил ее позабыть обо всяком дружеском участии ко мне. В наш век привилегии покупаются дорогой ценой, и Готье был прав, когда жалел человека, носящего титул принца. „Я признаюсь в этом лишь немногим, – добавлял Готье, – в этом могли бы усмотреть самую пошлую зависть“. Вот его подлинные слова: „В 183* году титул принца или герцога, принадлежащий молодому человеку, родившемуся в этом столетии, в какой-то мере толкает его на безрассудство. Из-за своего титула бедняга испытывает вечный страх и считает себя обязанным быть
