Тайна Святого Арсения - Иван Феодосеевич Корсак
Она посмотрела на банкира так, будто именно он единственный в мире знал ответ.
– Не зна-а-ю, – протяжно пропел удивлённый Судерланд. – Мне и в этой жизни заморочек хватает.
– Что осталось от персидского царя Дария? Или от Александра Македонского? Или от обладателя всех миров Чингисхана? – прижимала она, как будто на допросе, и банкир обязан был дать точный ответ. – Где построенные ими города, любовно возведенные дворцы? Нет их. Где положенные ими дороги? Есть лишь невероятное число сложивших головы чужих и своих воинов. Но их имена – и Дария, и Александра Македонского, и Чингисхана плывут горделиво над веками, как эти тучи над весенним Петербургом. Я вам скажу, что остается после великих в мировой истории: остается миф. Это невероятное для меня самой открытие… Миф, что-то такое эфемерное, бесплотное, нематериальное, лишь миф способен победить непостижимое течение веков. Время и войны разрушат дворцы и города, исчезнут народы, из карт политических пропадут государства, а миф Чингисхана, Александра Македонского и Дария останется навеки.
– А я не знаю цену, по чём мифы теперь на рынке покупаются… И можно ли приобрести их за деньги? – В Судерланда даже зуб перестал болеть.
– Деньги нужны, и еще, и много, – совсем на иронию не обиделась императрица. – Если судьба забросила меня в эту страну, то должна воспользоваться случаем… Я должна быть большей россиянкой, чем сами россияне, должна расширить границы моей империи. А это кое-что стоит… Из этой до сих пор грязной страны пьяниц, воров и попрошаек, из недавнего улуса отдаленной провинции Чингисхана, обязана вытворить миф великой России – и через века вспомнят, кто снискал это величие. Я построю, конечно, также дворцы, но не уверена, что войны и время их уберегут. А миф о великой России и ее императрице будет крепче всех тюрем…
– Замысел достоин вашего императорского величества, – Судерланд не мог скрыть сомнения. – Но прошлое уже на пергаментах разных нацарапали летописцы, да и сегодня, извините, не все в России такое радужное, так как люд простой не везде роскошествует.
– Глупости, банкир, – устало ответила императрица. – Мои льстивые царедворцы думают, что не знаю, как в голодные зимы крестьяне едят желуди, болотную траву и солому, спят в грязи вместе со скотом, а помещики из крепостных девушек создали гаремы. Но это, поверьте, забудется, останется лишь величие. Благодарные потомки будут ставить мне памятники – горделиво буду подниматься на высоком постаменте, а где-то там внизу разместятся славные мужи империи, мои помощники, мои фавориты, скульпторы, уже сами разберутся, кого изобразить и в какой позе… Прошлое отредактируем как надо, что бы там летописцы, очевидцы, философы, военные и государственные деятели не рассказывали. Наведём порядок со всеми летописцами – мы перепишем историю России, настоящие пергаменты пойдут в огонь, зато останутся из них правильные списки. Вся историческая документалистика будет тщательным образом почищена, начиная с Нестора-летописца и до более близких времен, все должно отвечать великому мифу, что-нибудь иное станет невозможно доказать. Не только чужая земля, но и ее история, будет героической историей России.
– Я, думаю, договорюсь с банкирскими домами Голландии, – величие замыслов Судерланд переводил как будто из одного языка на другой, на свои финансовые ходы.
Императрица же прикидывала, какую сумму она должна назвать банкиру. Нелегкой была ноша военных расходов, но и здесь хватало кому давать. Отдельно, не для чужих глаз, вела записи подарков тем, кто давал ей утешение в опочивальне, кто мог приголубить и заставить забыться от тяжелых трудов на троне. От Орлова, как остыл, откупилась малостью: сто тысяч рублей на достройку его дома, право на год пользоваться винными погребами и экипажами царского двора, оставила все предварительно подаренные поместья и еще сто пятьдесят тысяч ежегодного пенсиона. Зоричу даровала город, Васильчикову – пятьдесят тысяч, серебряный сервиз, дом на Миллионной да еще село, Ермолову – сто тридцать тысяч и еще четыре тысячи душ крепостных, Потемкину сегодня – очередных сто тысяч… А еще просители отовсюду, вон из Киево-Могилянской академии вчера для профессоров просили – для них тринадцать копеек в день как раз. А Судерланд пусть не ленится шевелить мозгами – банкир милый все-таки человек, вон собачку какую ей прехорошенькую подарил. Он таки постарается, если быстрый умом, хорошие отношения поддерживать с ней. Расходы – это замысловатая вещь весьма, они растут, как на дрожжах. Как-то она не поленилась и с немецкой пунктуальностью взялась считать в целом, суммарно подаренное лишь любовникам, кроме упомянутых текущих расходов. Братья Орловы получили семнадцать миллионов рублей, Высоцкий не стоил больше трехсот тысяч, зато Васильчиков – один миллион сто тысяч, Завадовский – миллион триста восемьдесят, Зорич большую утеху приносил – миллион четыреста двадцать, Корсаков успел лишь на девятьсот двадцать тысяч затянуть, Ланской, милый ребенок, ей и сейчас не жаль семи миллионов двести шестьдесят тысяч, Ермолову хватало пятьсот пятьдесят тысяч, Мамонов, зверюга самый настоящий в постели, стоил миллион восемьсот восемьдесят тысяч, а над ними возвышались братья Зубовы с тремя с половиной миллионами. Конечно, никто не сравняется из них с Потемкиным: пятьдесят миллионов – это без дворцов, драгоценностей и посуды, без крепостных душ. А тех душ Орловы получили где-то до пятидесяти тысяч, Васильчиков – только семь, Завадовский – шесть тысяч в Малороссии и две в Польше, Корсакову подарены четыре тысячи польских душ. Всех она точно не могла посчитать, потому что деньги нужно одалживать и отдавать, а души бесплатны, сами себе плодятся.
– И еще буду благодарна за совет: сколько можно дополнительно выпускать бумажных ассигнаций и не будет ли казначейству хлопотно, если налоги люд России будет платить бумажными ассигнациями, а Белая Русь и Малороссия – настоящими серебряными рублями?
Судерланд был хорошо осведомлен в здешних финансах, долгах внешних и внутренних, иначе ему было бы ничего делать в этой стране. Вал бумажных ассигнаций, внедренных Екатериной ІІ, нарастал, и они обесценивались – вопрос лишь предела этого вала. Платить налоги люду России бумажными деньгами, а Белой Руси и Малороссии серебром – значило сделать в этих землях бремя чуть ли не впятеро больше – за серебряный рубль уже ходили двадцать два бумажных. Об этом никто вслух не говорил, но Судерланд прекрасно понимал, что, кроме возложения на Малороссию и Белую Русь впятеро больше ноши, у замысла императрицы будут весьма далекие последствия. Вода течет из горы вниз, так и
