Саттри - Кормак Маккарти
Монета, крикнул Большой Трах. Имеешь при себе, торгаш жестянкой?
Харви шоркает вперед, подергивая себя за кисет с мелочью. Несколько кусков денверского серебра. Клянясь в слепой вере в глухие божества. Занимает табурет у стойки. Аквариум. Он заказывает.
Большой Трах толкает старьевщика локтем и подается к нему, громадно подмигнув. И рыбы давай поменьше.
Слепой Ричард у стойки бара, глазами хлопает в пивном свете, и свернувшаяся материя у него в глазницах сияет голубоватым отливом, он подается вперед и ухватывает кружку обеими руками. Уши его замечают голоса в его безбрежной пустоте. Элис озирает помещение с презреньем. Когда луна осветит мой Уобаш, тогда свой дом признаешь в Индиане[37]. Шлюхи за овальным столом подымают пивные кружки. Имена тысячи лиходеев и мехлюдий врезаны в черную формайку. Фэй в подвязке своей носит стеклянный шприц. Я б и хряку жопку отсосала, лишь бы улететь, говорит она. И отсасывала, говорит Шёрли. На камеру, говорит Роузи.
Педики в угловой кабинке поворачиваются один к другому в потрясенном изумленье. Очки их подмигивают семафорчиками. Над ними в выпотрошенной клетке электрического вентилятора и уловленный в искаженье выдолбленного дымом света засел поноситель, и слюни у него текут, и он поворачивается туда и сюда.
Я этого не делал, они только сказали, что это я. То жидок-докторишко пришел среди ночи с портновскими ножницами.
Ох да нишкни ты, произносит томный педрила, взглядывая вверх.
Мерзкие извращенцы все как один. Шелками разубранные письколизы. Бродят себе по миру. Утоляют свои отвратительные обжорства молофьей. О пусть не противно мне будет сказать. Разглашу все их племя высшему всемогущему Богу, кто записывает деянья наши в журнал учета в кожаном переплете. С форзацами под мрамор, как мне говорили.
Хэррогейт в визитке стоит непринужденно на убранной и украшенной флагдуком барной стойке. У него в петлице флажок. Друзья, говорит он. Вышел я из скромных обстоятельств и поднялся в мире своими собственными усильями. И если мне суждено оставить отпечатки своих ног в песках времени, пусть будут они от пары рабочих башмаков.
Кто-то дергал Саттри за рукав. Маленькая монашка с искусанным лицом, запахом опаленного черного муслина, и ее мертвые груди взяты на гитовы вязаным жилетом, что на ней был. Дергала она коготочками землеройки за кости его локтя.
Корнелиус, отойди отсюда немедля.
Мистер Саттри, мы понимаем, что в комендантский час, небезосновательно установленный законом, и в тот час, когда ночь доходит до своего должного завершенья, и начинается новый день, и вопреки поведению, подобающему персоне вашего звания, вы отправились в различные низкие места в пределах графства Маканалли и там растранжирили несколько последовавших лет в обществе воров, отщепенцев, негодяев, парий, боягузов, бездельников, грубиянов, пентюхов, убийц, игроков, сводниц, блядей, прошмандовок, башибузуков, бухариков, забулдыг, кирюх и архикирюх, олухов, шмаровозов, переметчиков, повес и прочих разнообразных и злонамеренных пакостников.
Я был пьян, вскричал Саттри. Захваченный виденьем самого́ архетипического патриарха, кто громадными ключами отпирает врата Аида. В мир выливается вал вопящих извергов и наемных убийц, воров и волосатых уранистов, слегка накреняя его на его галактических осях. По пустоте скатываются звезды, словно раскаленные докрасна мраморки. Эти шипящие на огне грешники в их дымящихся плащах несут сам Логос от скинии и влекут его по улицам, между тем как абсолютное доварварское счисленье западного мира воем сбивает их с ног и окутывает их драные библейские силуэты забвеньем.
Санитар проходил вдоль дальней стены со шваброй и ведром. Погодил, пока не пройдут ноги. Цокая вдоль по коридору. Голоса. А за этими звуками вроде болтовни и лепета про́клятых приглушенный бедлам голосов, что голосами правильными не были. Руки Саттри стискивали затрафареченные простыни.
Ты его слышал не так давно?
Тш-ш. Я никогда такой белиберды не слышал.
Он совсем не в себе.
Не в тебе, отозвался Саттри из глубин.
Господи, он пришел в себя?
Нет. Помоги мне его перевернуть, надо смерить ему температуру.
Из-под нижнего угла его правого глаза стремглав выскочила сепиевая карга и загоготала, и нырнула обратно. Саттри улыбнулся. Не пакуйте меня, дамы. Со мной еще не кончено.
Волосатый какой, а?
Ох тише ты, Уонита. Я б постеснялась.
Киска, произнес Саттри из нового места. Мылая киська. Последовало милое хихиканье. Пенис его поднялся громадою из его межножья, восхитительная судорога, и там развернулся с конца его цветной флажок на деревянном стерженьке, кто знает, какой страны?
Слегка подцвеченный, в комнате лежал вкус солнечного света. В раковину капала вода. До него доносилось, как за стеной во дворе, в другом каком-то царстве, плоско детонируют по мостовой подошвы теннисок.
Под самый конец дня он поднялся и прошатался по палате на голых костлявых ногах, грубая хлопковая сорочка едва прикрывала ему ляжки, болталась какая-то завязка. В углу палаты нашел умывальник и повис у кранов, опустив лицо в мойку, а холодная вода бежала по его дымившемуся черепу. Везде в нем насквозь колотилась кровь, неся скверные вести. Он выпрямился, капая, и мучительно помочился несколькими каплями в раковину. Оглядел палату. Еще две кровати, обе пустые. Стальная тележка с эмалированными подкладными суднами. Он приподнял на себе ночнушку и ладонью плескал водой себе на впавшее брюхо, когда в палату вошла сестра. Он повернулся. Они двинулись друг к дружке, качаясь по всему полу с распростертыми руками.
Я вас поймал, сказал Саттри.
Что вы делали?
Пузо студил. Мы с вами знакомы?
Будьте осторожней.
Послушайте, сказал Саттри. Нам никогда не обещали, что плоть наша, что наша плоть…
Ну-ка тише. Пойдемте.
Мне вам нужно кое-что сказать. Я знаю, что все души суть одна и все души одиноки.
Ну вот и дошли.
Он помедлил, уперев одно колено в железную койку. Взглянул вверх, в неуверенное лицо. Оно серо крошилось прочь, маска пыльной ведьмы. Он откинулся на спину. Простыни клейкие от соленой влаги. Липли к нему, словно пелены. Она ему натягивала постель, а он обмахивал себе живот подолом сорочки.
Ну-ка перестаньте, сказала она.
А вот и не перестану, ответил он.
Она его накрыла и ушла. Он лежал, полубодрствуя в жару, паря, как обширная медуза в тропических морях, а у своего уха слышал порой причудливые заклинанья, сопутствующие его положенью, двести миллиграмм, прилично жидкости в плевре…
Сны его были о домах, их подвалах и чердаках. В конечном счете – об этом городе в море.
В каком-то восточном море, тяжко лежавшем на заре. Там на его дальнем ободе стоял шпиль дыма, сопровождаемый и увенчанный плутоническим светом, где разверзлись воды. Исторгая горячие сгустки
