Аэропорт. На грани катастрофы (сборник) - Джон Кэсл
Посмотрев на грейдеры и снегоочистители, выстроившиеся в колонну справа от лайнера, Патрони швырнул сигару в снег. Потом достал другую и проворчал:
– Попробую спасти тебя от этого безумия. Убери свои заводные игрушки подальше от самолета, да так, чтобы они не мозолили мне глаза. Через пятнадцать минут, а может, и раньше, я выкачу его отсюда.
Мел крикнул, стараясь перекрыть шум ветра и рев машин:
– Джо, запомни одно: когда КДП скажет, что наше время истекло, – никаких споров, никаких возражений. На карту поставлена жизнь всех, кто прибывает с этим самолетом. Если двигатели будут запущены, ты немедленно заглушишь их. И тотчас уберешь с дороги все свое снаряжение и людей. Предупреди их заранее, чтобы каждому было ясно. Машины приступят к делу по моему приказанию. А когда я дам сигнал, времени терять они не станут.
Патрони угрюмо кивнул. Мел видел, что, хотя главный механик и отвел душу, его обычная задиристая самоуверенность несколько поколеблена.
Мел вернулся к своей машине. Таня и Томлинсон, поеживаясь от холода, стояли возле нее и смотрели, как подводят траншеи под самолет. Как только Мел залез в машину, они последовали его примеру: приятно было очутиться в тепле.
Мел снова вызвал по радио КДП – на этот раз непосредственно руководителя полетов. После короткой паузы он услышал его голос. В нескольких словах Мел изложил ему свой план.
Он добивался от диспетчерской службы только одного: ему необходимо было знать точно, сколько еще он может ждать, прежде чем приводить в действие снегоочистители и грейдеры, которым потребуется всего несколько минут, чтобы убрать самолет с полосы.
– Согласно последним сообщениям, – сказал руководитель полетов, – упомянутый самолет войдет в нашу зону наблюдения раньше, чем мы предполагали. Чикагский центр рассчитывает передать его нам через двенадцать минут, после чего еще восемь – десять минут мы будем контролировать полет. Приземление произойдет самое позднее в ноль один двадцать восемь.
Мел бросил взгляд на часы. Стрелки на тускло освещенном циферблате показывали час одну минуту пополуночи.
– Решение о том, на какую полосу сажать самолет, – продолжал руководитель полетов, – должно быть принято не позже чем за пять минут до посадки. После этого участь самолета будет решена: мы уже не сможем его завернуть.
Следовательно, мысленно подсчитал Мел, до момента, когда надо принимать окончательное решение, остается семнадцать минут, а может быть, и меньше – все зависит от того, когда самолет войдет в зону наблюдения аэропорта. Значит, времени оставалось даже меньше, чем он сказал Патрони.
Мел почувствовал, что снова весь взмок.
Может быть, сказать Патрони, предупредить, что времени у них меньше, чем они рассчитывали? Нет, решил Мел. Главный механик и так не теряет ни секунды. Подгонять его было бы бессмысленно.
Мел снова взял микрофон.
– Говорит машина номер один, вызываю КДП. Мне нужна постоянная информация об идущем к нам на посадку самолете. Прошу оставить эту частоту исключительно в моем распоряжении.
– Есть, – последовал ответ руководителя полетов. – Мы уже переключили все регулярные рейсы на другую частоту. Будем давать вам постоянную информацию.
Мел подтвердил прием и отключился. – Что теперь будет? – спросила Таня.
– Будем ждать. – Мел снова поглядел на часы.
Прошла минута. Две минуты.
Из автомобиля было видно, как рабочие продолжают лихорадочно рыть траншеи впереди и по бокам застрявшего лайнера. Прорезав мрак светом фар, подкатил еще один грузовик. Откинув задний борт, рабочие выпрыгнули из кузова и присоединились к тем, кто уже трудился возле самолета. Коренастая фигура Патрони появлялась то здесь, то там; он давал указания, подбадривал.
Снегоочистители и грейдеры стояли, вытянувшись в цепочку, и ждали. «Прямо как стервятники», – невольно подумалось Мелу. Молчание нарушил Томлинсон.
– Знаете, о чем я думаю? Когда я был мальчишкой – и ведь не так уж много с тех пор воды утекло, – здесь были еще поля и луга… Летом колосились пшеница и ячмень, на выгоне паслись коровы. И был маленький травяной аэродром, совсем крошечный – никто и подумать не мог, что он разрастется в такую махину. Рейсовые самолеты принимал только городской аэропорт.
– На то вам и авиация, – сказала Таня. Она рада была перевести разговор на другое, отвлечься на минуту от мыслей о том, чего они все ждали в таком напряжении. – Мне кто-то говорил, что, когда работаешь в авиации, жизнь кажется длиннее, потому что все здесь так часто и так быстро меняется.
– Ну не все и не так уж быстро, – возразил Томлинсон. – В аэропортах, например, перемены происходят не слишком-то быстро. Как вы считаете, мистер Бейкерсфелд, это верно, что через три-четыре года в авиации будет сплошной хаос?
– Хаос – вещь относительная, – сказал Мел. Все его внимание по-прежнему было приковано к тому, что происходило за стеклом его машины. – В жизни мы сталкиваемся с ним в самых разных проявлениях и так или иначе приспосабливаемся.
– Вам не кажется, что вы уклоняетесь от прямого ответа?
– Да, – сказал Мел, – вероятно.
И неудивительно, подумал он. До философии ли сейчас, когда такое происходит. Но он чувствовал стремление Тани хоть как-то – хотя бы внешне – ослабить напряжение. Он без слов остро ощущал все нюансы ее чувств и настроений, и это лишний раз подтверждало ему, как крепнет их духовная связь. К тому же, сказал он себе, ведь тот самолет, которого все они ждут, не зная, сможет ли он сесть без аварии или нет, – это самолет «Транс-Америки», а Таня – одна из служащих этой компании, она помогала отправлять его в полет. Именно она ближе всех соприкоснулась с людьми, которые находились сейчас там, на борту этого самолета.
Сделав над собой усилие, Мел постарался вникнуть в слова Томлинсона.
– Так было всегда, – сказал Мел. – В авиации прогресс в воздухе постоянно опережал прогресс на земле. Временами нам казалось, что мы нагоним и пойдем в ногу – в середине шестидесятых годов мы почти достигли этого. И все же так не получилось. Видимо, самое большее, чего мы можем добиться, – это не слишком плестись в хвосте.
Но репортер не унимался:
