Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
VIII
Николь приняла ванну, смазала кремом и припудрила кожу, присыпала пудрой махровый банный коврик и потопталась по нему, а потом стала пристально оглядывать себя в зеркале со всех сторон, размышляя, как скоро эта замечательно-ладная конструкция начнет расплываться и оседать. Наверное, лет через шесть, но пока я еще очень даже ничего – лучше любой другой.
Она не переоценивала себя. Единственное, что отличало нынешнюю Николь от Николь, какой она была пять лет назад, – это то, что она уже не девочка. Тем не менее и она была одержима культом юности, вошедшим в моду благодаря кинофильмам, в которых мелькало несметное количество полудетских девичьих лиц, обладательницы которых по замыслу авторов воплощали всю творческую силу и всю мудрость мира; она немного завидовала им.
Надев длинное, до щиколоток платье, каких не носила в дневное время уже много лет, и благоговейно, крест-накрест, окропив себя духами «Шанель № 16», она являла собой самое прекрасное украшение сада, когда в час дня Томми подкатил к дому.
Как же приятно это было: вновь принимать поклонение и притворяться, будто у тебя есть тайна! Николь потеряла два года из восхитительно-заносчивых лет в жизни каждой красивой девушки и теперь, казалось, наверстывала их. Она встретила Томми так, словно он был одним из сонма поклонников, поверженных к ее ногам, и повела его через весь сад к столу под огромным зонтом, шествуя не рядом, а впереди. Привлекательные женщины девятнадцати и двадцати девяти лет одинаковы в своей беззаботной самоуверенности, между тем как в промежутке между этими двумя возрастами чрезмерная требовательность естества не позволяет им почувствовать, что мир вращается вокруг них. Девятнадцать – возраст дерзости, которая сродни браваде юного кадета, в двадцать девять приходит ощущение воина, почивающего на лаврах после победоносной битвы.
Но если девятнадцатилетняя девушка черпает уверенность в избытке внимания, то женщина двадцати девяти лет находит ее в более тонких материях. Томимая желанием, она с толком выбирает аперитив, удовлетворенная, смакует сознание собственной власти, как черную икру. К счастью, ни в том ни в другом случае она, похоже, не задумывается о грядущих годах, когда ее интуиция станет часто затемняться приступами паники и будет одинаково страшно и остановиться, и идти вперед. Но на девятнадцатой и двадцать девятой площадках лестницы жизни она совершенно уверена, что никакая опасность ей не грозит.
Николь не хотела туманно-возвышенного романа, она хотела «любовной связи», ей требовалась перемена. Ставя себя на место Дика, она понимала, что, на поверхностный взгляд, пускается в пошлую авантюру, не одухотворенную подлинным чувством, и, потворствуя себе, подвергает риску их всех. Но с другой стороны, именно Дика она винила в создавшейся ситуации и искренне полагала, что подобный эксперимент может оказаться исцеляющим. Все лето она подогревала себя, наблюдая за людьми, которые легко поддавались соблазну и не несли за это никакого наказания, более того, несмотря на решение больше не лгать себе, она предпочитала усыплять совесть мыслью, будто просто нащупывает почву под ногами и в любой момент может сделать шаг назад…
Когда они очутились в тени, Томми обхватил ее своими руками-крыльями в белых рукавах, притянул к себе и посмотрел прямо в глаза.
– Не двигайтесь, – сказал он. – Я хочу долго-долго смотреть на вас.
Его волосы были надушены, от белой рубашки исходил легкий запах мыла. Она не улыбалась, ее губы были крепко сжаты, и они какое-то время просто смотрели друг на друга.
– Ну и как, нравится вам то, что вы видите? – тихо спросила наконец Николь.
– Говорите по-французски.
– Хорошо, – согласилась она и повторила по-французски: – Нравится вам то, что вы видите?
Он крепче прижал ее к себе и ответил:
– В вас мне нравится все. – Потом, поколебавшись, добавил: – Я думал, что хорошо изучил ваше лицо, но оказывается, в нем есть кое-что, чего я прежде не замечал. Когда у вас появился этот невинно-плутоватый взгляд?
Она вырвалась из его рук, пораженная, негодующая, и воскликнула по-английски:
– Так вот зачем вы хотели говорить по-французски! – Из дому вышел лакей, неся на подносе херес, и она умерила свой гнев. – Чтобы удобней было говорить колкости?
Она с размаху плюхнулась на серебристую парчовую подушку, лежавшую на сиденье стула, и сказала так же решительно, хотя и переходя снова на французский:
– У меня здесь нет зеркала, но если взгляд у меня изменился, так это потому, что я выздоровела. И вероятно, вместе со здоровьем ко мне вернулось мое истинное «я» – мой дед был плутом, и это передалось мне по наследству, вот так. Это удовлетворяет ваш логический склад ума?
Казалось, он не слушал и не осознавал того, что она говорила.
– Где Дик? Мы будем обедать вместе?
Видя, что вопрос он задал просто так и ответ его мало интересует, она вдруг рассмеялась, отметая досаду.
– Дик путешествует, – сказала она. – Тут объявилась Розмари Хойт, так что то ли они вместе, то ли она так его расстроила, что ему захотелось уехать и помечтать о ней в одиночестве.
– Знаете, вы для меня все-таки немного сложноваты.
– Да нет же, – поспешила она ободрить его. – На самом деле никакая я не сложная, просто во мне… во мне заключено множество разных, но простых людей.
Мариус принес дыню и ведерко со льдом; Николь, неотступно думая о своем «невинно-плутоватом» взгляде, молчала; да, этот мужчина из тех, что подносят тебе нерасколотый орех, вместо того чтобы потчевать очищенными ядрышками.
– Почему они не хотят оставить вас в вашем естественном состоянии? – спросил наконец Томми. – Вы – самая поразительная личность из всех, кого я встречал.
Она не знала, что ответить.
– Ох уж эти укротители женщин! – саркастически усмехнулся он.
– В любом обществе существуют некие… – начала она, чувствуя призрак Дика у себя за плечом, но смолкла, поняв, насколько это не соответствует настроению Томми.
– Мне на моем веку доводилось окорачивать с помощью грубой силы многих мужчин, но я бы никогда не посмел даже попытаться подчинить себе силой женщину. Особенно такой «доброй» силой – кому от этого лучше? Вам? Ему? Или еще кому-нибудь?
Сердце у Николь подпрыгнуло и бессильно упало – она прекрасно понимала, чем обязана Дику.
– Мне кажется, у меня…
– У вас слишком много денег, – нетерпеливо перебил он. – В этом корень проблемы. Дик просто не может этого пережить.
Она молча раздумывала над его словами, пока слуга убирал дыню.
– И что, по-вашему, я должна делать?
Впервые за последние десять лет она оказалась под влиянием другой личности, не личности мужа. Всему, что говорил Томми, предстояло отныне и навсегда осесть в ее сознании.
Сидя под кроной густой
