Аэропорт. На грани катастрофы (сборник) - Джон Кэсл
Но потом – к сожалению, слишком поздно – он понял, что был к Саре несправедлив. Конечно, его признание должно было потрясти и оскорбить ее… Так же, как и теперь, она будет потрясена и оскорблена, если узнает про Гвен. Но со временем ее умение приспосабливаться к обстоятельствам взяло бы верх. Несмотря на всю ограниченность Сары и ее пустопорожний образ жизни, несмотря на ее мелкобуржуазные замашки, любительские потуги в живописи и клубное честолюбие, Димирест знал, что он может положиться на ее преданность и здравый смысл. Вероятно, это и делало их брак прочным, думал он, ведь даже сейчас он не помышлял о разводе.
В конечном счете с помощью Сары все как-нибудь обошлось бы. Она заставила бы его некоторое время помучиться, вымаливая у нее прощение, может быть, довольно долго. Но потом она все же согласилась бы взять ребенка, и, уж конечно, ребенку страдать бы не пришлось. Об этом Сара позаботилась бы – это в ее характере. Если только…
– Слишком уж много этих «если только», будь они прокляты! – произнес он вслух.
Он снизил самолет до шести тысяч футов и увеличил подачу горючего, чтобы не сбавлять скорость. Гул двигателей усилился.
Энсон Хэррис переключил радио на другую волну – они уже пересекли воздушную границу – и начал вызывать Чикагский центр.
– Вы что-то сказали? – спросил он Димиреста.
Димирест промолчал.
Снежный буран продолжал бушевать, самолет швыряло из стороны в сторону.
– «Транс-Америка», рейс два, видим вас на экране, – сказал новый голос: говорил чикагский диспетчер.
Энсон Хэррис продолжал прием.
А Вернон Димирест думал: как бы ни обернулось дело с Гвен, надо принимать решение сейчас, не откладывая. Ну что ж, придется выдержать все – слезы Сары, ее гнев, упреки, – но он должен сказать ей про Гвен.
И признаться в том, что он – отец ребенка.
Начнутся истерики и, вероятно, будут продолжаться не день и не два, а потом еще долго – неделями, месяцами – ему придется сносить многое. Но в конце концов самое тяжелое останется позади, все мало-помалу образуется. Как ни странно, он ни на секунду не усомнился в этом – вероятно, потому, что верил в Сару.
Как они все это уладят, он пока еще себе не представлял; многое, конечно, будет зависеть от Гвен. Что бы там ни говорил доктор, а Гвен выкарабкается – Димирест был в этом уверен. У нее такая сила духа, столько мужества. Пусть даже бессознательно, она все равно будет бороться за жизнь, и, как бы ее ни искалечило, это ее не сломит, она сумеет справиться и с этим. И в отношении ребенка она скорее всего рассудит по-своему. Вполне возможно, что ее будет не так-то легко уговорить отдать его; скорее всего она и вообще не согласится. Гвен не из тех, кого можно вести на поводу, ею не покомандуешь. У нее своя голова на плечах.
Видимо, он окажется с двумя женщинами на руках. И в довершение всего – с ребенком. Тут будет над чем задуматься!
И снова возникал вопрос: до какого предела можно рассчитывать на благоразумие Сары?
О черт! Вот история!
И тем не менее после того, как для себя он принял решение, его не покидала уверенность в том, что рано или поздно все уладится. И он подумал угрюмо: да уж, надо надеяться, особенно если посчитать, чего это будет стоить – каких денег и каких мук.
Стрелка альтиметра показывала, что они снизились до пяти тысяч футов.
Значит, он станет отцом. Теперь это представлялось ему уже в несколько ином свете. Разумеется, распускать по этому поводу слюни, как некоторые, как тот же Энсон Хэррис, ни к чему, но что ни говори, это будет его ребенок. А подлинных отцовских чувств ему еще не доводилось испытывать. Как это сказала Гвен, когда они ехали на машине в аэропорт? «Если родится мальчик, мы назовем его Вернон Димирест-младший, как принято у американцев». Что ж, может быть, это и не такая уж плохая идея. Димирест хмыкнул.
Энсон Хэррис покосился на командира:
– Почему вы смеетесь?
– Я и не думал смеяться! – вспыхнул Димирест. – Какого черта стал бы я смеяться! Кажется, нам тут не до смеха.
Энсон Хэррис пожал плечами:
– Значит, мне послышалось.
– Вот уже второй раз вам что-то слышится. Когда мы закончим этот проверочный полет, советую вам прежде всего хорошенько проверить ваши уши.
– Можно бы обойтись и без грубостей.
– Можно? Вы в этом уверены? – раздраженно спросил Димирест. – А если при такой ситуации это просто необходимо?
– Ну если так, – сказал Хэррис, – лучше вас этому никто не обучен.
– В таком случае, когда вы кончите задавать идиотские вопросы, займитесь-ка снова своим делом, а мне дайте поговорить с этими тупицами на земле.
Энсон Хэррис поднял спинку своего кресла.
– Как угодно. Я готов.
Оставив штурвал, Димирест включил микрофон. Теперь, придя к решению, он чувствовал себя спокойнее, увереннее. Пора было заняться наиболее неотложными делами. Он заговорил намеренно резко:
– Чикагский центр! Говорит капитан Димирест, самолет «Транс-Америки», рейс два. Вы нас слушаете или уже приняли снотворное и отключились?
– Говорит Чикагский центр. Мы вас слушаем, капитан, и ник то не отключался. – В голосе диспетчера прозвучала обида, но Димирест не счел нужным обратить на это внимание.
– Тогда почему, черт подери, вы бездействуете? У нас ЧП. Нам нужна помощь.
– Не отключайтесь, пожалуйста.
Пауза. Затем заговорил другой голос:
– Говорит главный диспетчер Чикагского центра. Командир рейса два «Транс-Америки», я слышал вашу последнюю фразу. Прошу понять, что мы делаем все от нас зависящее. Вас еще не успели передать нам, а у нас уже десять человек расчищали вам путь. И продолжают это делать. Мы даем вам зеленую улицу, первоочередность радиосвязи и прямой курс на международный Линкольна.
– Этого недостаточно, – все так же резко сказал Димирест. Он помолчал, не отключаясь, и продолжал: – Главный диспетчер, слушайте меня внимательно. Прямой курс до Линкольна ничего нам не даст, если нас посадят на ВПП два-пять или любую другую, кроме три-ноль. Не говорите мне, что три-ноль не функционирует. Я это уже слышал и слышал даже – почему. А сейчас запишите то, что я вам скажу, и постарайтесь, чтобы в международном аэропорту Линкольна это уразумели:
