О мышах и людях. Жемчужина. Квартал Тортилья-Флэт. Консервный Ряд - Джон Эрнст Стейнбек
Док поскорей натянул резиновые сапоги и нахлобучил капюшон. Он взял бадьи, бидоны, взял ломик, положил бутерброды в один карман, термос в другой и спустился по утесу к зоне прилива. И стал обрабатывать дно, высвобожденное морем. Ломиком переворачивал валуны и то и дело запускал руку в стоячую воду и вытаскивал маленького, корчащегося осьминога, и тот, багровея от злости, плевался в Дока чернилами. Док бросал его в бидон с морской водой, к другим, и новичок в неразумном гневе задирал собратьев.
Охота шла удачно. Он поймал девятнадцать осьминогов. Собрал уйму хитонов и побросал в деревянную бадью. Прибой отступал, а он двигался следом, и уже рассвело и встало солнце. Отмель протянулась на двести ярдов, а дальше стояли заросшие скалы и за ними отвес и глубокая вода. Док добрался до скал. Он в общем-то собрал все, что хотел, а теперь просто заглядывал под камни, наклонялся, всматривался в блестящую пестроту луж, оставленных прибоем, волдыри, пузыри, копошенье. Так дошел он до обрыва, где полоскались в воде длинные бархатно-бурые водоросли. Красные морские звезды облепили скалы, и море пульсом билось о препону, выжидая своего часа. Между двух заросших скал вдруг мелькнуло что-то белое и тут же скрылось за прядями водорослей. Док пробрался до того места, твердо ступая по скользким камням, и раздвинул бурые водоросли руками. И оцепенел. На него снизу глядело девичье лицо, милое, бледное лицо с темными волосами. Глаза были открыты и ясны, а лицо спокойно, и нежно плескались волосы. Тело было скрыто, спрятано в расщелине. Губы чуть разжались, приоткрыв зубы, и на лице застыли тишина и покой. У самой поверхности было оно очень красивое под ясной водою. Док, кажется, долго-долго смотрел на это лицо, и оно выжглось в его памяти.
Очень медленно он отнял руку, и бурые водоросли вновь закрыли лицо. У Дока оборвалось сердце, и ему сжало горло. Он собрал бадьи, бидоны и ломик и медленно пошел по скользким камням на берег.
А то лицо шло перед ним. Он сел на берегу на колкий песок и стянул сапоги. В бидоне барахтались осьминоги, и каждый старался держаться подальше от других. Музыка звучала в ушах у Дока, чистая, тонкая, пронзительно сладкая флейта вела мелодию, которую он никак не мог вспомнить, а в ответ ей прибоем гремели трубы. Флейта забралась в выси, недоступные слуху, но и там текла и вилась ее непостижимая песня. По спине у Дока побежали мурашки. Его знобило, и на глазах выступили слезы, как бывает при виде великой красоты. Глаза у нее были серые и ясные, и колыхались, плескались вокруг белого лица темные волосы. Так это в нем и застряло. Он сидел, пока первые брызги не полетели через мол, возвещая о новом приливе. Он сидел и слушал музыку, а море уже снова накатило на каменистую отмель. Рука отбивала ритм, и в мозгу звенела неотвязная флейта. Глаза были серые, а рот чуть улыбался, или он приоткрылся в блаженном вздохе восторга.
Чей-то голос разбудил его. Рядом стоял человек.
– Рыбу ловили?
– Нет, животных собирал.
– А… а каких?
– Осьминогов, детенышей.
– Спрутов, выходит. Не знал, что они тут водятся. А всю жизнь тут живу.
– Мне приходится их разыскивать, – устало сказал Док.
– Надо же, – сказал незнакомец. – Ой, да что это с вами? У вас вид прямо больной.
Снова взвилась флейта, а ниже дрогнули виолончели, а море кралось, наползало на берег. Док стряхнул музыку, стряхнул лицо, стряхнул с себя озноб.
– Есть тут поблизости полицейский участок?
– Только в городе. А что?
– Там в скалах – тело.
– Где?
– Там, зажато между двумя скалами. Девушка.
– Надо же, – сказал тот. – Если найдешь тело – вознаграждение причитается. Забыл сколько.
Док встал и начал собирать вещи.
– Может, вы и сообщите? Мне что-то плохо.
– Ну да, ясно. Небось в жутком состоянии? Сгнило совсем?
Док отвернулся.
– Вознаграждение возьмете себе, – сказал он, – мне не надо.
Он зашагал к машине. Только флейта – одна – еще чуть слышно пела в ушах.
XIX
Наверное, ни одна из затей дирекции универсального магазина Хольмана не имела такого успеха, как конькобежец на флагштоке. День за днем он кружил и кружил по круглой площадке, ну, а ночью его силуэт чернел на фоне неба, и каждый мог убедиться, что он еще наверху. Правда, никто не скрывал, что в центре площадки стальной столбик, и по ночам конькобежец прикрепляется к нему ремнем, но стоит, не присаживается, так что Бог уж с ним, с этим столбиком. Поглядеть на конькобежца приезжали из Джеймсберга и со всего побережья, даже с мыса Греймс. Из Салинаса народ валил валом, и тамошний совет налогоплательщиков сделал заявку на новое выступление конькобежца, когда тот захочет побить собственный рекорд и приумножить новым мировым рекордом славу Салинаса. Конькобежцев на флагштоках не так уж много, этот был явно лучший и то и дело побивал собственные рекорды.
Дирекция магазина ликовала. Белье, посуду и уцененный товар рвали с руками. На улице стояла толпа и, задрав головы, разглядывала одиночку на платформе.
На второй день пребывания на флагштоке он сигнализировал вниз, что в него стреляют из духового ружья. Сыскной департамент взялся за расследование. Высчитали угол траектории и обнаружили злоумышленника. Старый доктор Мерриваль торчал у себя в кабинете за занавеской с духовым ружьем. Его не привлекли к ответственности, но он обещал, что больше не будет. Он имел большой вес в масонской ложе.
Анри-художник не сходил со стула на бензоколонке у Рыжего Уильямса. Он и так и сяк и все взвесил философски и пришел к выводу, что надо построить дома такую же площадку и самому попробовать. Конькобежец влиял на весь город. На отдаленных улицах торговля совсем закисла, а чем ближе к Хольману, тем больше оживлялась. Мак с ребятами пошли туда, с минуту поглядели и вернулись во Дворец. Конькобежец им не так чтоб очень понравился.
Дирекция поставила в витрине двухспальную кровать. Когда конькобежец
