Тадеуш Бреза - Стены Иерихона
Глаза у Черского даже засверкали, так он посмотрел на Сача.
- За Августа? - осторожно переспросил он. Собственной догадке он не поверил, но о ком бы еще могла идти речь?
Сач, казалось, только того и ждал, когда они отойдут, чтобы пасть на колени. Медекша ответил за него:
- Отчего вы, полковник, так изумляетесь, что нашелся человек, который ведет себя, как и положено в данных обстоятельствах? Когда на обед приглашают, сидишь ешь, носом не крутишь. На похоронах тоже нечего капризничать. За покойника следует помолиться.
Но удивление лишь на миг приглушило желание Черского поскорее вырваться отсюда.
- Ясное дело! - согласился он. - Пусть остается. Не надо ему мешать. Пойдемте, князь!
Медекша наклонился к Сачу, шутливое выражение сошло с его лица.
- Может, лучше сейчас снести гроб, - прошептал он. - Совсем легкий, что там от тела осталось! - И вздохнул, пожалев королевские останки. Поставить, как предусмотрено, и пусть замуровывают без нас. Не уважают покойного эти господа из города. И чего им ходить по пятам за тем, кто отправляется на вечный покой. Ну что?
Сач закивал головой. Он был того же мнения. И тогда Медекша непринужденно взял Черского под руку.
- Дед мой, - начал он рассказывать семейный анекдот, соль которого состояла в том, что один из Медекш на похоронах собственной матери, сильно затянувшихся, не дал епископу выступить с прощальным словом над могилой. "Ничего не поделаешь, - заявил он, - поминальный обед стынет!"
И все в том же роде. У калитки он опять чуть задержался.
Остальные тоже покинули костельный двор.
- Что вы там выглядываете? - забеспокоился Черский и потянул Медекшу. Снова послышался вой.
Князь не сопротивлялся. Проворчал только:
- Вот ведь у нас кого растрогало прибытие на родину останков короля. Мужика да собаку!
Когда у него немела рука, он покорно брал свечу в другую, но всякий раз с надеждой разглядывал стену, не найдется ли какого выступа. Исцарапанная, шершавая, вся в трещинах, она, однако, нигде не выкрошилась настолько, чтобы можно бьшо найти место для свечки. И костельный сторож держал и держал свечу, менял руки, обе уже ныли от усталости, все в жирных, серых, стеариновых слезах. В большом проломе внизу стоял гроб.
- Ну! - подгонял он рабочих. - Теперь плиту, и баста!
Каменщик, помешивая мастерком известь в ведре, поморщился
и выпрямился. Надорвался, снося гроб в склеп, и теперь у него
разболелась поясница.
- Вечное ему упокоение! - равнодушно произнес он и удивился: - Ну и тяжесть же потащил он с собой на тот свет.
- Сам-то он легкий, - вспомнил Сач. - Когда вы гроб наклонили, столько там внутри ссыпалось в одну сторону, как в погремушке. Но сам-то он не в деревянном гробу лежит, а в свинцовом, который там внутри.
Могильщик авторитетно объяснил:
- Известное дело, господский обычай! Коли на железную дорогу господа соберутся, то сначала наденут шубу, потом бурку, а на нее еще и доху, точно так же и в могилу-гроб в гроб. А ты, брат, - насмешливо посочувствовал он, - отправишься в землю в одном!
Сторожу не хотелось продолжать разговор в таком духе.
- Ну так и что, - отозвался он. - Если у кого на жизнь не хватало, и на смерть, значит, не хватит. А если было тут, то будет и там. Не дождешься, чтобы и здесь все стало поровну.
Как это богатому на том свете показаться, если в костеле хорошо не заплатить. А брать-то можно лишь за качество похорон.
Каменщик начал с издевкой, но по ходу дела и сам погрустнел.
- Надули тебя князья, - прикидывал он, - раз решили перенести свою кончину из этого имения в другой приход. Надо было тебе с ними отправляться и до смерти от них не отлучаться, вроде как поклялся им в верности до гробовой доски.
Не пустые то были слова для сторожа. Райским, верно, казалось это место людям, которые служили здесь костельными сторожами до него!
- О! - Он горделиво выпрямился и провел рукой по золоченым буквам, словно по струнам. Несколько стеариновых капель упало на землю. - Сколько тут их лежит.
И так ведь могло быть и дальше! Он рассеянно смотрел прямо перед собой, потом взглядом стал искать какие-то следы, словно ресторатор, который глазами провожает постоянных своих гостей, отправляющихся пить в другое место.
Могильщик оглядел плиты. Все были очень старые.
- А ты-то ни одного не похоронил!
Сач получил приказ молчать о том, что узнал, но мысли его все время возвращались к этому.
- Из этих князей вышел наш король Понятовский! - вмешался он.
Каменщик захохотал.
- И эти похороны, - трудно порой не посмеяться над сторожем. - тоже из твоих рук ускользнули!
Сач посмотрел на них. Капельки пота все еще поблескивали на их лицах, намучились они с этим гробом, но никто из них не ведал, что творил.
- Много бы ему тут перепало! - буркнул Сач.
Каменщик продолжал хохотать.
- Может, шляхтичем стал бы!
Сач повторил:
- Много бы ему тут перепало!
Что ему было противопоставить этому смеху. Ксендз сказал им, что они хоронят какого-то родственника князей, перенесенного сюда для порядка из другого места. При жизни, видно, намыкался по чужим углам. Пожалеть бы его, да стыдно. Потому и обряд ночью. Каменщик подошел к Сачу. От него несло ксендзовской водкой.
- А это тоже? - спросил он. И показал рукой на дыру у основания плиты. Тронул ногой ящичек. - Туда пойдет? - переспросил.
Сач не на шутку перепугался. Ничего удивительного, если бы за такое дело каменщик в камень превратился. Но тот шевельнулся. Сач наклонился к нему.
- Оставь, - сказал он, - ты с этим не балуй. Это его сердце.
Сам взял ящичек и пододвинул к черной дыре.
- Сердце? - поразились все.
Сач выпрямился, голос у него дрожал.
- Тот, кто в этом гробу, - наставительно заговорил он, - отделил его от своих останков, телу предстояло покоиться в склепе, а сердце он оставил близким, да никто не пришел за ним.
Все посмотрели на ящик, чтобы лучше уяснить услышанное.
Каменщик мягким движением вставил его внутрь, но, чтобы не подумали, будто Сач им командует, снова решил пошутить, хотя ему было не до смеха.
- Нехороша жертва ксендзу, - сказал он, - воротись, грошик, в карман!
II
Не пью, в бридж не играю, за женщинами не волочусь, так что со временем брошу службу, иначе на всю жизнь останусь здесь ничем!
Что это секретарь Черского так привязался! - Ельский постоянно чувствовал на себе его взгляд. Пододвигается, слово у него уже на кончике языка, весь извертелся, так его и подмывает, раз пять уже хотел что-то прошептать ему в ухо. Ельский кивнул головой, словно услышал, но всем показал, что не слушает.
Однако заметил, что тот теряется в такой пустяковой ситуации. И зачем пускать такого щенка во взрослое общество. Но, может, оттого, что людей тут не хватает, иначе и компанию не составишь! "Ах, уж эта провинция! вздохнул он. - Провинция, - повторил он, - классическая!" И снова бормотанье.
- Мне нужно многое сказать вам, господин советник. - Шипенье секретаря ввинчивалось в ухо Ельскому. - Может, попозже удастся.
Ельский опять кивнул. Достаточно ли такого, чтобы возмутиться. Это бы только обратило на себя внимание. Ну и нахал.
Словно самец, у которого месяцами женщин не было. Набух страстью, только бы разрядиться. Уж и сдержаться не может, так у него свербит выболтать какой-нибудь секрет. Кого он здесь хочет подцепить на крючок. У воеводы, кажется, позиция крепкая, а все остальные тут-его люди. Здешнее грязное белье?
Неужели эта вонючка полагает, что гость из Варшавы затем и приехал, дабы ходить по домам и устраивать постирушку. А что, если встать и подсесть к кому-нибудь другому? Но это не лучший выход. Местные должны добиваться его общества. Не он же! И опять!!
- Я тут только жду кое-кого из своих, - продолжал откровенничать секретарь почти беззвучно. - Вот-вот буду готов.
Это уж не простачок из маленького городишка, а прощелыга.
Или какая-нибудь провокация. Кому бы, однако, пришло тут подобное в голову. Пошел бы на это Черский? Нет, вот ведь он сам этого гуся зовет к себе.
- Господин Сач, - крикнул он, - столик для бриджа!
Ельский встал.
- Сач-это вы? - спросил он громко, желая объявить, что и понятия об этом не имел.
- Так вы меня не узнали? - Молодой человек совсем растерялся. Покраснел. Со слабой надеждой спросил еще: - Но моя фамилия...
- Я только что виделся с вашим отцом, - оборвал его Ельский. Не сегодня, так завтра пронюхает, откуда я взялся.
Чересчур уж пройдоха, тут для него, верно, тайн не существует.
И мне на руку будет сказать, что я говорил с ним о его папочке.
Он добавил: - Какая колоритная личность!
Значит, не узнал! Сач помрачнел. Ничего обо мне не знает, может, и не хочет знать. Он замолчал. Сбитый с толку, медленно расставлял карточный столик. Так, стало быть! Варшава, битых два года столицы, бесцельных шатаний и вынюхивания! Чего только он не нашел, и наконец ее голос. Предвестие дела. Как же он не помнит. Был ведь!
