Укридж. Любовь на фоне кур - Пэлем Грэнвилл Вудхауз
– Так мило побеспокоиться, чтобы я не тревожился! Ты заботливый типус, Укридж.
– …потому что мы вернемся незамедлительно.
– И что погнало вас в город?
– Так мы же поехали нагреть тетю Элизабет, тетку Милли.
– О! – сказал я, и свет озарил тьму моего непонимания.
– Ты помнишь тетю Элизабет? Старушенцию, которая написала то письмо?
– Помню. Она назвала тебя олухом.
– И финтифляем.
– Да. Помню. Я еще подумал, что она очень проницательная и здравомыслящая старая дама, владеющая даром точных характеристик. И ты отправился нагреть ее?
– Ну да. Нам были необходимы дополнительные деньги. И я, естественно, подумал о ней. Тетя Элизабет не то чтобы большая моя поклонница…
– Господь да благословит ее!
– …но очень привязана к Милли и сделает для нее что угодно, если ей предварительно позволить высказать несколько истин для домашнего употребления. Мы с Милли поделили работу. Она просила, а я осведомлялся о ревматизме. Милли упомянула сумму, которая нас выручит, я погладил собаченцию. Мерзавка! Подкралась ко мне, пока я не смотрел, и тяпнула меня за лодыжку.
– Хвала Небесам!
– Под конец Милли получила деньги, а я – истины для домашнего употребления.
– Она назвала тебя олухом…
– Дважды, а финтифляем трижды.
– Ваша тетя Элизабет совсем меня заворожила. Она явно принадлежит именно к тем женщинам, какие мне нравятся. Ну, так ты получил деньги?
– Более чем! И скажу тебе еще одно, старый конь. К концу нашего визита мне выпал козырной туз. Она к тому времени дошла до ссылок на поговорки. «Ах, моя дорогая, – говорит она Милли. – С браком поторопишься, на досуге раскаешься». Милли, маленькая воительница, ответила, как отрезала. «Боюсь, тетя Элизабет, ко мне эта пословица не относится, – говорит она, – потому что я не раскаялась!» Ну, что скажешь, малышок?
– Да, конечно, досуга у нее последнее время было маловато, – согласился я.
Челюсть Укриджа слегка отвалилась. Но он быстро оправился.
– Болван! Она вовсе не это подразумевала. Милли – ангел.
– Бесспорно, – согласился я от души. – И слишком хороша для тебя, старый прохиндей. Постоянно храни в памяти этот факт, и мы еще сделаем из тебя стоящего человека.
Тут к нам присоединилась миссис Укридж. Она обследовала дом, знакомясь с нанесенным ущербом.
– Ах, мистер Гарнет, неужели вы не могли их остановить?
Я почувствовал себя последней свиньей. Все ли я сделал для того, чтобы укротить разбушевавшуюся стихию?
– Страшно сожалею, миссис Укридж, – сказал я виновато. – Но не думаю, что мог бы сделать больше того, что сделал. Бийл провел семь боев, а я произнес речь на газоне, но все без толку. Как только они допили виски…
Укридж испустил вопль, которому позавидовал бы любой грешник в аду:
– Они же не добрались и до виски!
– Мне кажется, эти жуткие люди поднимают слишком большой шум, – сказала миссис Укридж.
Укридж хранил мрачное молчание. По-моему, из всех свалившихся на него катастроф утрата виски поразила его особенно больно. Сокрушительный удар в челюсть.
– Не пора ли собрать их и объяснить положение дел? – намекнул я. – По-моему, там никто не заметил, что ты вернулся.
– Еще заметят! – свирепо сказал Укридж, выходя из транса. – Очень скоро! Где Бийл? Бийл!
Наемный Служитель примчал бегом на звук незабываемого голоса.
– Ох ты! Мистер Укридж, сэр!
Впервые в моем присутствии Бийл дал волю истинному чувству. Ему, полагаю, возвращение Укриджа представилось событием столь же сенсационным и нежданным, как явление обитателя склепа. Он не привык к тому, чтобы раз смывшиеся возвращались в места своего прошлого обитания.
– Бийл, обойдите ферму и скажите этим подлецам, что я вернулся и хотел бы сказать им пару слов на газоне. И если застукаете кого-нибудь за хищением курицы, нокаутируйте его.
– Я уже парочку-другую уложил, – сказал Бийл с легким намеком на тщеславие. – Этот Чарли…
– Бийл, – сказал Укридж растроганно, – вы превосходный типус. Один из лучших. Я выплачу вам задержанное жалованье даже прежде, чем лягу спать.
– Эти ребята, сэр, – сказал Бийл, выразив свою благодарность, – они уже разогнали чуть не всех птиц, сэр. Гоняются за ними битых полчаса.
Укридж застонал:
– Подлецы! Демоны!
Бийл удалился выполнять приказ.
– Милли, старушенция, – сказал Укридж, поправляя проволочки от шипучки за ушами и поддерживая серые брюки спортивного покроя, которые проявляли склонность к сползанию, – лучше скройся в доме. Я намерен поговорить с этими типчиками по душам и в увлечении могу прибегнуть к пape-другой выражений, которые тебе не понравятся. Твое присутствие здесь будет меня стеснять.
Миссис Укридж скрылась в доме, а на газоне возник авангард кредиторов. Кое-кто из них выглядел раскрасневшимся и растрепанным. У меня возникло подозрение, что Бийл их хорошенько протрезвил. Чарли, заметил я, щеголял фонарем под глазом.
Они собрались на газоне под лучами луны, и Укридж в кепке, нахлобученной на самые глаза, в макинтоше, ниспадающем с его плеч на манер римской тоги, сурово обозрел их и начал свою речь:
– Вы… вы… вы… вы мерзавцы! Подлюги! Черви ползучие! Сорняки!
Мне всегда приятно вспоминать Стэнли Фиверстоунхо Укриджа таким, каким я лицезрел его в те минуты. На протяжении нашей многолетней дружбы выпадали времена, когда его поведение мне не вполне импонировало. Порой мне доводилось обнаруживать в нем недостатки. Но на этот раз он показал, чего стоит. Он властвовал над своими слушателями. Еще задолго до завершения его речи я возрадовался, что он озаботился своевременно отослать миссис Укридж в дом, а Бийл упивался его выражениями, и в глазах Наемного Служителя было выражение, какого я прежде в них не замечал, – почтительности, почти благоговения, выражение, с каким верные последователи смотрят на Учителя.
Укридж изливал презрение на своих слушателей, и те трепетали. Он метал обличения, и они поникали все ниже. Поток его речи расцвечивали неведомые проклятья, заимствованные у неведомых матросов на судах, перевозивших скот, или почерпнутые на причалах Сан-Франциско и Буэнос-Айреса. Немножко множко, сказал он в частности, провалиться ему, немножко множко, когда джентльмен – причем джентльмен, который так оживил солидными заказами местную коммерцию и все такое прочее, – не может отлучиться в Лондон на пять минут по делам без того, чтобы его частная резиденция не была перевернута вверх дном шайкой прилагательных со скотовозов с сан-францисскими существительными, которые вели себя так, будто это (по-буэнос-айресски обозначенное) место принадлежит им. Он намеревался облагодетельствовать их. Он собирался и далее осыпать их заказами, обеспечивая процветание их коммерции. Но после того, что сейчас произошло! Да ни в таком-то и таком-то случае! Как только взойдет солнце и начнется новый день, их жалкие счета будут оплачены до последнего пенса и всяким дальнейшим отношениям с ними будет положен конец. А затем,
