Плоды земли - Кнут Гамсун
– Десять.
– Десять хуторов? Вот это я одобряю, я доволен! Нам бы иметь в стране тридцать две тысячи таких молодцов, как твой отец! – говорю я и опять одобряю, я это высчитал.
– Ты идешь, Сиверт? – кричат ему.
– Нет! – коротко бросает Гейслер.
– Я догоню, – кричит Сиверт и сбрасывает на землю тюки.
Оба садятся и беседуют; на Гейслера снизошел дух, он смолкает лишь на то время, пока Сиверт дает краткий ответ, потом опять говорит без удержу:
– Редкостный случай, никогда его не забуду! Вся эта моя поездка была замечательно удачна, а тут еще тебя встретил, и мне не надо делать крюк, чтоб попасть в Селланро! У вас все благополучно дома?
– Да, спасибо.
– Построили новый сеновал над скотным двором?
– Да.
– А я так занят, скоро у меня дел будет выше головы. Видишь, где мы сейчас сидим, Сиверт? На развалинах поселка. Люди построили его аккурат на свою беду. В сущности, во всем виноват я, то есть я был одним из посредников в маленькой игре судьбы. Началось с того, что твой отец нашел несколько камешков на скале и дал их тебе поиграть, когда ты был маленьким. С этого все и началось. Я хорошо знал, что эти камешки имеют только ту цену, какую люди захотят заплатить за них, ну что ж, я назначил цену и купил их. Камни стали переходить из рук в руки, производя свое разрушительное действие. Время шло. Несколько дней тому назад я снова приехал сюда, и знаешь зачем? Хочу купить эти камни обратно!
Гейслер умолкает и смотрит на Сиверта. Он замечает тюки и вдруг спрашивает:
– Что это ты тащишь?
– Товары, – отвечает Сиверт, – мы идем с ними в село.
Ответ, видимо, не интересует Гейслера, а может, он и не слыхал его; он продолжает:
– Стало быть, хочу купить обратно камни. Последний раз я велел моему сыну продать их, он молодой человек твоих лет, и это все, что о нем можно сказать. В семье нашей он – молния, я – туман. Я из тех, кто знает, что надо делать, но ничего не делает. А он – молния; сейчас он работает на промышленном предприятии. Так вот, в последний раз он продал эти камешки вместо меня. Я из себя кое-что представляю, про него этого не скажешь, он – всего лишь молния, прыткий, современный юнец. Но молния сама по себе бесплодна. Взять вас, обитателей Селланро; вы каждый день видите перед собой синеющие на горизонте цепи гор, они не выдуманы, это древние горы, они – из далекого прошлого, но для вас они – близкие друзья. Вы живете вместе с землей и небом, вы одно целое с ними, одно целое с этой ширью и незыблемостью бытия. Вам не нужен меч в руках, вы идете по жизни с пустыми руками и непокрытой головой, окруженные великой любовью. Смотри, вот она – природа, она принадлежит тебе и твоим близким! Человек и природа не палят друг в друга из пушек, они воздают друг другу должное, не соперничают, не состязаются ни в чем, они следуют друг за другом. И посреди всего этого – вы, обитатели Селланро. Горы, лес, болота, луга, небо и звезды – и все это не в малости и отмеренности, все это в беспредельности. Послушай меня, Сиверт: будь доволен! У вас есть все, чем жить, все, ради чего стоит жить, все, во что верить; вы рождаетесь и производите себе подобных, вы необходимы на земле. Вы поддерживаете жизнь. Из поколения в поколение вы возделываете землю, а когда умираете, ваше место заступают другие. Вот это-то и есть то самое, что называется вечной жизнью. Что вам дано взамен? Жизнь по справедливости и возможностям, жизнь в доверчивом и правильном ко всему отношении. Никто не дергает вас и не управляет вами, у вас есть покой и авторитет. Вы окружены великой любовью. Вот что дано вам взамен. Вы лежите у женской груди, играете теплой материнской рукой и сосете молоко. Я думаю о твоем отце, он один из тех тридцати двух тысяч. Что представляют из себя многие другие? Я – хоть что-то представляю, я – туман, я здесь и там, я парю в небе, иногда я – дождь, пролившийся на пересохшую почву. А другие? Мой сын – молния, которая – ничто, он – бесплодное сверканье, он может лишь действовать. Мой сын – порождение нашего века, он искренне верит в то, чему научил его нынешний век, в то, чему научили его еврей и янки; меня все это не трогает. Во мне нет ничего загадочного, только в своей семье я – туман. Я сижу в кругу семьи, и меня все это не трогает. Дело в том, что я лишен таланта жить покойно и беззаботно. Будь у меня этот талант, я и сам мог бы быть молнией. Теперь я – туман.
Вдруг Гейслер словно опять приходит в себя и спрашивает:
– Так вы поставили сенной сарай над скотным двором?
– Да. А еще отец построил новую избу.
– Новую избу?
– Он говорит, на случай если кто приедет, на случай, говорит, если приедет Гейслер.
Гейслер обдумывает его слова и решает:
– В таком случае я непременно приду. Да, приду, так и скажи отцу. Но у меня очень много дел. Я приехал сюда и сказал инженеру: «Передайте от меня господам в Швеции, что я – их покупатель!» Посмотрим, что из этого выйдет. Мне-то ведь все равно, я не тороплюсь. Но поглядел бы ты на инженера: он работал не покладая рук, он занимался людьми, лошадьми, деньгами, машинами, разорением, он был убежден, что делает настоящее дело. Ему казалось, чем больше камней он превратит в деньги, тем лучше; он был уверен, что достоин за это всяческой похвалы, что он добывает деньги для села, деньги для страны; гибель подступает к нему все ближе и ближе, а он не понимает положения; он не понимает, что стране нужны не деньги, у страны денег более чем достаточно; чего ей не хватает, так это таких людей, как твой отец. Подумать только – превратить средство в цель и гордиться этим! Они
