Томас Манн - Отрок Енох

Манн Томас

Отрок Енох

Томас Манн

Отрок Енох

Известна история о том, как машинистка Томаса Манна, перепечатав рукопись "Былого Иакова", первой части тетралогии "Иосиф и его братья", вернула ее со словами: "Ну вот, теперь хоть знаешь, как все было на самом деле". "Это была трогательная фраза, - говорит писатель, оглядываясь на тот анекдотический эпизод, - ведь на самом деле ничего этого не было. Точность и конкретность деталей является здесь лишь обманчивой иллюзией, игрой, созданной искусством; видимостью"... Заметим, однако, что "видимость" эта разрослась в огромный, как египетская пирамида, труд, который, во многом действительно будучи игрой, не мог, разумеется, в течение пятнадцати лет его написания держаться на одной лишь игре и видимости. Мотор и стержень работы над "Иосифом и его братьями" заключался не только в библейском сюжете, но и в сюжете внутренней жизни самого Томаса Манна, и свое четырехтомное детище он довел до конца, быть может, именно потому, что до некоторой степени играл в Иосифа, проецировал на него свой духовный мир и узнавал собственное призвание в том, как Иосиф своей судьбой примиряет острейшие противоречия мира и человеческой природы. Томас Манн, как и библейский Иосиф,- посредник: между возвышенно-абсолютным и приземленно-конкретным, "честью духа" и "честью плоти", "мирами смерти и жизни", как сам автор тетралогии определил писательскую задачу. Отражение в духовных авторитетах прошлого - любимое занятие Томаса Манна, которому он с безудержной изобретательностью и энтузиазмом предавался в своих произведениях.

Эта игра с отражениями разворачивается не только между романом и его автором. Она продолжается и в самой четырехчастной эпопее, представляющей собой огромную систему полупрозрачных зеркал, в которых и сквозь которые видят себя персонажи "Иосифа и его братьев". Так Иосиф воспринимает своего слугу и учителя Елиезера, сливающегося своими свойствами и жизненными историями со слугой Авраама, и смотрит сквозь него "в бесконечную перспективу Елиезеров, которые все устами Старшего Раба говорят "я". Так или почти так же видит он прообраз собственной судьбы и предназначения в разных религиях и сказаниях прошлого, отражаясь в древневосточном Таммузе, египетском Озирисе, греческом Гермесе и, наконец, в своем дальнем, в буквальном смысле допотопном предке Енохе, о котором и говорится в представленном здесь фрагменте - главе из раздела "Иосиф и Вениамин" второго тома тетралогии.

Этот раздел повествует о тех историях, которыми Иосиф потрясал воображение своего младшего брата, и предшествует рассказу о снах прекрасноликого, сыгравших в его судьбе столь роковую роль. Начало публикуемого текста, которое приведено в переводе С. Апта, совпадает с началом главы "Небесный сон" - там Иосиф рассказывает о сне, в котором он был вознесен на небо. Однако, согласно Книге Бытия, на небо был вознесен Енох, поэтому он вместе с пророком Илией почитается в христианской традиции как предвоплощение "восшедшего на небеса" Христа. Таким образом, глава "Отрок Енох" перекрещивалась с "Небесным сном" и по-своему дублировала его. Быть может, именно из-за этого Манн не включил главу про Еноха в книжное издание романа, несмотря на то, что без нее остался неразъясненным один из первых же эпизодов книги.

Тем не менее в год выхода "Юного Иосифа" (1934) Томас Манн опубликовал "Отрока Еноха" как отдельную новеллу в еврейском журнале "Dег Могgеn", и с тех пор глава неоднократно включалась в немецкие собрания и сборники произведений писателя то как приложение к "Иосифу и его братьям", то в качестве самостоятельного новеллистического фрагмента.

Будучи изъятой из целого тетралогии, эта глава становится своеобразным увеличительным стеклом, сквозь которое можно исследовать технику работы Томаса Манна над "Иосифом и его братьями", принцип обращения писателя с библейским материалом. Первое, что здесь бросается в глаза, это обилие сведений о Енохе, которые содержит манновский рассказ, притом что в Книге Бытия допотопному праотцу отведено всего четыре стиха. На первый взгляд может показаться, что все это домыслено воображением писателя или буквально высосано из четырех библейских стихов, как, например, факт физической привлекательности Еноха, который Манн с юмористическим буквализмом выводит из одного-единственного глагола Писания ("Ханок снискал милость в глазах всех, кто его "видел", а не, к примеру, "слышал"). Всякого рода талмудической игры и даже пародии на Талмуд в романе действительно предостаточно, так что, по словам самого Томаса Манна, многие места "Иосифа и его братьев" "весьма напоминают толкование и комментарий Пятикнижия Моисеева - написанный каким-нибудь ученым раввином мидраш". Однако для того, чтобы играть материалом и шутить с ним, нужно владеть этим материалом в совсем нешуточном объеме. Манновскими источниками были, разумеется, не только Библия, но и множество исследований, комментариев и апокрифов, среди которых, судя по представленной здесь главе, находилась и древнееврейская апокрифическая "Книга Еноха". Ее основой является относящийся к кумранским рукописям текст II века до н. э. Эту книгу, согласно легенде, в назидание передал людям вознесенный на небо Енох, ставший там регистратором добрых и дурных человеческих дел. По содержанию "Книга Еноха" представляет собой довольно пеструю картину: здесь и предсказание будущего и "всех его десяти циклов вплоть до правления безбожных", "книга ангелов", где повествуется о грехопадении посланцев неба, спускавшихся к дочерям Земли, и астрономический раздел, где говорится о круговороте небесных светил, читатель, я думаю, без труда сможет найти его отражение во фрагменте "Отрок Енох".

По-видимому, весь этот массив апокрифических текстов был подключен к работе над "Иосифом и его братьями", а подключившись, стал оказывать собственное давление на роман, так что писатель в конце концов изъял уже готовую главу из своего детища.

Однако фрагмент этот все равно остается организованным и законченным манновским текстом и вновь напоминает нам о том эксперименте, на который решился писатель, пересказав на полутора тысячах страниц историю Иосифа, эксперименте далеко не первом и не последнем, но, быть может, самом смелом и впечатляющем в ряду обращений литературы к той энциклопедии отношений человека с Богом, которая зовется Библией.

Тогда братья еще не называли его "Сновидцем", но вскоре дело дошло до этого. Если они пока называли его только "Утнапиштим" и "Читатель камней", то добродушие этих, бранных по замыслу, кличек объясняется только недостатком у молодых людей изобретательности и воображенья. Они бы с удовольствием дали ему более ехидные прозвища, но им ничего не приходило в голову, и поэтому они обрадовались, когда представился случай прозвать его "Сновидцем", что звучало уже все-таки ехиднее. Но этот день еще не настал; болтливого изложенья сна о погоде, которым он утешил отца, оказалось недостаточно, чтобы обратить их внимание на это его дерзкое свойство, а об остальных снах, давно уже посещавших его, он им покамест еще не говорил. Самых разительных снов он им вообще так и не рассказал, ни им, ни отцу. Те, что он им, на беду свою, рассказал, были еще сравнительно скромными. Зато уж Вениамину все выкладывалось; в часы откровенности тому случалось выслушивать и вовсе нескромные сны, умалчивать о которых вообще-то у Иосифа хватало сдержанности. Нечего и говорить, что малыш, будучи любопытен, выслушивал их с живейшим удовольствием и даже порой выпытывал. Но и без того, уже несколько омраченный смутными тайнами мирта, на него взваленными, он не мог, слушая брата, избавиться от чувства боязливой подавленности, которое приписывал своей незрелости и тем самым старался преодолеть, - напрасно, ибо для него имелось слишком много объективных оснований; он, пожалуй, вправе был дать ему место в своей душе и довериться тревоге, которая никак не могла угрожать его восхищению братом и лишь нежнее привязывала к нему.

Поскольку речь здесь идет о прозвищах, следует сказать, что Иосиф наедине с самим собою, втихомолку и по секрету от всех дал себе еще одно, которое, правда, уж никак не назовешь бранной кличкой. Он называл себя Енохом. Но почему и с какой стати? От нас не укрылось волнение, охватившее его, когда вечером у колодца между отцом и сыном зашла речь об этой фигуре ранних времен, Енохе, или Ханоке, сыне Иареда и прадеде Ноя, которого Бог возлюбил за его необычайное благочестие и ум и забрал к Себе. Отчего же эта перемена, эти замешательство и бледность? Именно оттого, что он находился с личностью Еноха в неких игровых, никому другому не ведомых отношениях, в воображении отождествлял себя с ним и целыми днями мог разыгрывать перед самим собою, будто бы он и есть Ханок, - известная забава склонных к тайным мечтаниям детей и подростков с богатой фантазией. В один прекрасный день они с радостью осознают, что никто не в силах лишить их возможности - никто даже не заподозрит о ней - быть не самими собою, а тем-то и тем-то: богатым купцом, кронпринцем, мудрым гномом или волшебником, человеком невероятной физической силы и тому подобное. Преимущества этого развлечения самые разнообразные; здесь не требуется никаких декораций, потаенному лицедейству и перевоплощению не страшны даже объективные требования жизни и повседневности; забава может быть продолжена при любых обстоятельствах и потому вместе с блаженством тайны она дарит и чувство тихо торжествующей независимости от реального.