Уильям Тревор - Танцзал Романтика

Тревор Уильям

Танцзал 'Романтика'

Уильям Тревор

Танцзал "Романтика"

Каждое воскресенье, a чаще в понедельник, потому что в воскресенье он бывал очень занят, каноник О'Коннел приезжал на ферму к отцу Брайди, который не выходил из дома из-за ампутированной после гангрены ноги. Когда-то - еще была жива мать Брайди - у них был пони с коляской, и для двух женщин не составляло труда усадить на нее отца, чтобы тот мог приехать к мессе. Но через два года пони охромел, и от него пришлось избавиться, а через некоторое время умерла мать. "Не волнуйся, Брайди", ответил каноник О'Коннел на ее вопрос, как теперь отец будет участвовать в мессах, - "Я сам буду приезжать раз в неделю."

Каждый день за единственным бидоном молока приезжал молоковоз; мистер Дрискол раз в неделю привозил на своей машине продукты и всякую мелочь и забирал яйца, которые собирала Брайди. С тех пор, как каноник О'Коннел в 1953 году предложил им помощь, отец Брайди не покидал ферму.

Подчиняясь тому же распорядку, с которым проходили воскресные мессы и ее ежесубботние визиты в придорожный танцзал, Брайди раз в месяц по пятницам садилась на велосипед и отправлялась в город по магазинам. Она покупала там материал для своих платьев, шерсть для вязания, чулки, газеты и ковбойский роман в мягкой обложке для отца. Задерживалась поболтать с бывшими школьными подругами, которые стали теперь женами продавцов или магазинных клерков, или сами работали в магазинах. У большинства из них были семьи. "Ты счастливица, что живешь тихо в своих холмах", - говорили они Брайди, - "а не в этой дыре." Вид у них был усталый - все беременности да труды, которых стоило организовать быт своих больших семейств.

Возвращаясь по пятницам к себе в холмы, Брайди думала о том, что подруги всерьез завидуют ее жизни, и не понимала, почему. Если бы не отец, она с удовольствием работала бы в городе, на сосисочной фабрике или в магазине. В городе был кинотеатр, называвшийся "Электрик", кафе, у которого собирался по вечерам народ - потолкаться на тротуаре и погрызть чипсы из газетных кульков. Сидя по вечерам с отцом на ферме, она часто представляла освещенные витрины магазинов, кондитерские, открытые допоздна, чтобы люди, перед тем, как пойти смотреть кино в "Электрик", могли купить конфет или фруктов. Но город находился в одиннадцати милях от дома - слишком далеко, чтобы ездить на велосипеде к вечернему сеансу.

"Это ужасно, девочка", - часто говорил отец, расстраиваясь совершенно искренне, - "что ты привязана к одноногому старику." - Он тяжело вздыхал, вползая в дом со двора, где мог еще делать легкую работу. - "Если бы была жива твоя мать", - говорил он, и не заканчивал фразы.

Если бы была жива ее мать, она смотрела бы и за отцом, и за жалкими акрами земли, которыми он владел; мать легко могла бы поднять и поставить на платформу молоковоза бидон с молоком, она справилась бы с курами и коровами.

"Я бы умер без моей девочки", - услышала она однажды, как отец говорил канонику О'Коннелу, и канонник О'Коннел ответил, мол, да, ему очень повезло, что у него есть дочь.

"Мне здесь не хуже, чем где-нибудь", - говорила она себе, но отец знал: она притворяется, - и переживал, что обстоятельства так грубо вторглись в ее жизнь.

Хоть отец и звал ее девочкой, Брайди было тридцать шесть лет. Высокая и сильная женщина, а кожа на пальцах и ладонях уже покрылась пятнами и стала шершавой.

Работа, к которой привыкли ее руки, оставила свои следы - словно на них перешел сок растений и цвет земли: с детства она привыкла выдергивать жесткие сорняки, выраставшие среди турнепса и сахарной свеклы; с детства выкапывала в августе картошку; ее руки изо дня в день пропитывались землей, которую она рыхлила и ворочала. Ветер сделал кожу на лице сухой и грубой, а солнце выкрасило ее в песочный цвет; шея и нос оставались тонкими, но губы уже тронули ранние морщинки.

Однако в субботу вечером Брайди забывала про сорняки и землю. Надев новое платье, она под одобрительным взглядом отца садилась на велосипед и отправлялась на танцы. "Что в этом плохого, девочка?" - говорил он так, словно ей должно быть неловко за то, что едет развлекаться, - "Почему бы тебе не отдохнуть?" Она заваривала для него чай, и он усаживался перед приемником или в кресло с новым ковбойским романом. Пока она танцевала, он ворошил огонь в камине, а к ее возвращению добирался по лестнице до своей постели.

Танцзал принадлежал мистеру Джастину Дуайеру и располагался в нескольких милях от ближайшего жилья на обочине дороги, окруженный голыми болотами, но с гравиевой площадкой перед входом. Спрятанная в небольшой нише и тем не менее отчетливая на розовой штукатурке, лазурно-голубая вывеска без обидняков объявляла: "Романтика". Четыре разноцветные лампочки - красная, зеленая, оранжевая и лиловая - зажигались в определенное время прямо над вывеской и указывали на то, что сегодня место для свиданий работает. Розовым был выкрашен только фасад дома, остальные стены оставались нейтрально серыми. А внутри все, кроме розовых дверей, было голубым.

В субботу вечером мистер Джастин Дуайер, маленький тщедушный человечек, отпирал металлическую сетку, защищавшую его владения, и отодвигал ее в сторону, создавая таким образом нечто похожее на открытый рот, из которого позже начинала литься музыка. Он помогал жене достать из машины бутылки с лимонадом и пакеты с бисквитами, после чего занимал позицию в крохотном вестибюле между сдвинутой сеткой и розовыми дверями. Он сидел за столиком перед разложенными на нем деньгами и билетами. Ему везло, говорили в округе: он владел еще несколькими танцзалами.

Люди съезжались на велосипедах или старых машинах - сельские жители, такие же, как Брайди, с окрестных ферм и из деревень. Люди, не слишком часто видевшие других людей, встречались здесь - парни и девушки, мужчины и женщины. Они платили мистеру Дуайеру и шли в зал, по бледно-голубым стенам которого бродили тени, а свет хрустальной люстры был притушен. Оркестрик, известный под названием джаз-банд "Романтика", состоял из кларнета, барабанов и пианино. Барабанщик иногда еще пел.

Брайди начала ездить в танцзал до того, как закончила монастырскую школу, когда еще жива была мать. Ее не пугало путешествие длиной семь миль в один конец:

такое расстояние она проезжала каждый день в школу, на том же самом велосипеде, принадлежавшем сперва ее матери: эту старую лошадку купили еще в 1936 году. По воскресеньям она отправлялась на нем же за шесть миль к мессе, что тоже ее не смущало: она выросла в таких поездках и привыкла к ним.

"Как дела, Брайди?" - спросил мистер Джастин Дуайер, когда осенним субботним вечером она появилась перед ним в новом алом платье, и она сказала, что в порядке, а потом, в ответ на следующий вопрос мистера Дуайера, сообщила, что ее отец в порядке тоже. "Я как-нибудь заеду", пообещал мистер Дуайер, и эти обещания он давал неизменно вот уже двенадцать лет.

Она заплатила за билет и прошла через розовые двери. Джаз-банд "Романтика"

наигрывал популярную в прошлом мелодию "Вальс судьбы". Несмотря на название оркестрика, джаз в танцзале никогда не игрался: мистер Дуайер не одобрял музыку такого сорта, как впрочем и танцевальные стили, которые успели появиться и исчезнуть за все эти годы. Джига, рок-н-ролл, твист и их вариации не поощрялись мистером Дуайером, который считал, что его танцзал должен быть, насколько это возможно, местом возвышенным. Джаз-банд "Романтика" состоял из мистера Малони, мистера Свентона и Дано Райана барабанщика. Трое мужчин средних лет, артисты-любители, приезжавшие из города на машине мистера Малони и работавшие к тому же на сосисочной фабрике, в магазине электротоваров и муниципалитете соответственно.

"Как дела, Брайди?" - спросил Дано Райан, когда она проходила мимо него в раздевалку. Он даже отвлекся ненадолго от своих барабанов: вальс судьбы не требовал слишком большого его участия.

"Нормально, Дано", - ответила она. - "А как ты? Глаза лучше?" - Неделю назад он говорил, что стали слезиться глаза, наверное, что-то вроде простуды. Начиналось утром и продолжалось до полудня: для него это было странно, сказал он ей, добавив, что никогда в жизни серьезно не болел и вообще не испытывал длительных неудобств.

"Наверно, мне нужны очки", - сказал он теперь, и, заходя в раздевалку, она представила, как он будет в очках ремонтировать дороги: он постоянно и занимался этим в муниципалитете. Она никогда не видела дорожных рабочих в очках и подумала, что, наверное, пыль, которую он глотает на своей работе, так подействовала на его глаза.

"Как дела, Брайди?" - спросила в раздевалке девушка по имени Энни Макке, всего год назад закончившая монастырскую школу.

"Какое красивое платье, Энни", - сказала Брайди. - "Это нейлон?"

"Трисел. И не мнется."

Брайди сняла плащ и повесила его на крючок. В раздевалке стоял небольшой умывальник, над которым располагалось овальное зеркало. Цементный пол устилали обрывки полотенец, клочки ваты, окурки и обгоревшие спички. Выкрашенная в зеленый цвет стенка отгораживала в углу туалетную кабинку.