Харуки Мураками - Кафка на пляже
Камень не ответил. Хосино не знал, слушают камни музыку или нет, но решил не углубляться и продолжал:
– Я с утра тебе рассказываю, каким гадом был. Только о себе раньше думал. Хватит, наверное. Так ведь? Но когда я эту музыку слушаю, кажется, Бетховен со мной разговаривает: «Ну что раскис, Хосино-тян? Ладно тебе. Такая она штука, жизнь. Вот я в своей жизни много чего наворотил. Но что поделаешь? Значит, так тому и быть. Держись, давай!» Бетховен, конечно… Может, он бы так и не сказал, но у меня почему-то от этой музыки такое вот настроение. А ты что думаешь?
Камень молчал.
– Ну да ладно, – сказал парень. – Это мое личное мнение, вот и все. Давай молча послушаем.
В третьем часу Хосино выглянул в окно и увидел на перилах балкона толстого черного кота. Тот заглядывал в комнату. Чтобы развеять скуку, парень открыл окно и окликнул кота:
– Эй, котяра! Хорошая погодка сегодня.
– Да уж, Хосино-тян! – отозвался кот.
– Дела-а… – только и сказал Хосино. И покачал головой.
Парень по прозвищу Ворона
Парень по прозвищу Ворона неспешно парил над лесом, описывая большие круги. Закончив круг, немного перемешался в сторону и начинал старательно вычерчивать следующий. Так он нарисовал на небе несколько окружностей, не оставив ни следа. Как самолет-разведчик, наблюдал с высоты за землей. Будто искал что-то или кого-то. Искал, но не находил. Внизу, колыхаясь, словно безбрежное море, расстилался лес. Ветви деревьев и кустов переплетались, наползали друг на друга – лес обрядился в плотный безымянный покров. Погода стояла безветренная, небо затянули пепельно-серые облака, не пропускавшие лучи благословенного света. В этот момент Ворона был, наверное, самой одинокой птицей на свете. Однако он не мог отвлекаться на такие сантименты.
Наконец, вроде бы высмотрев просвет в лесном море, Ворона прицелился и опустился прямо на круглую поляну, напоминавшую маленькую площадь. Свет с трудом достигал земли, которую изумрудным пятном покрывал травяной ковер. На краю поляны лежал большой круглый камень, а на нем сидел человек в ярко-красном шерстяном тренировочном костюме. На голове черный шелковый цилиндр. Альпинистские ботинки на толстой подошве, в ногах – рюкзак цвета хаки. Вид странноватый, но Вороне было все равно. Именно этого человека он искал, и внешность не имела никакого значения.
Услышав шум крыльев над головой, человек поднял голову и увидел рядом на большой ветке Ворону.
– Эй, ты! – громко позвал он.
Ворона ничего не ответил. Не моргая, он продолжал бесстрастно разглядывать человека внизу. Лишь время от времени слегка наклонял голову то в одну, то в другую сторону.
– А я тебя знаю, – проговорил человек. Чуть приподнял над головой цилиндр и вернул его на место. – Так и думал, что вот-вот появишься.
Он кашлянул, скривившись, сплюнул и растер плевок подошвой.
– Я как раз отдохнуть присел, а поговорить-то и не с кем. Скучно. Может, спустишься? Поболтаем. Может, мы с тобой не совсем чужие, хоть я тебя и впервые вижу.
Ворона не открывал рта. Его крылья были плотно прижаты к бокам. Человек в шелковом цилиндре легонько покачал головой:
– Ах, вот оно что… Говорить не умеешь? Хорошо. Тогда я один буду говорить. Мне, в общем-то, все равно. Я и без твоих слов знаю, что ты собираешься делать. Не хочешь меня дальше пускать. Понятно. Яснее ясного. Не хочешь, чтобы я шел дальше. А я наоборот – хочу. Почему? Да потому, что больше такой возможности не будет. Нельзя ею не воспользоваться. Исключительный шанс. Такое раз в жизни бывает.
Он хлопнул рукой по ботинку – там, где лодыжка.
– Значит, приходим к выводу: остановить меня ты не в состоянии. Нет у тебя такой возможности. Я сейчас заиграю на флейте, и ты меня не достанешь. Вот они какие, мои флейты. Здесь, в рюкзаке, у меня их несколько.
Человек протянул руку и, любовно похлопав ладонью по рюкзаку, еще раз взглянул на Ворону, устроившегося на толстой ветке.
– Я собирал кошачьи души и делал флейты. Резал кошек живьем и забирал их души – на флейты. Не скажу, что мне кошек совсем не жалко, но по-другому никак нельзя. Добро и зло, сострадание и ненависть… Мои флейты в общие представления не укладываются. Они долго были смыслом моей жизни. И я успешно выполнил свое предназначение, в общем – довел свою миссию до конца. Мне стыдиться некого. Я завел жену, детей, изготовил немало флейт. Теперь я их больше не делаю. Но знаешь, только между нами: из всех этих флейт я хочу сотворить еще одну. Побольше, помощнее. Особую суперфлейту, чтобы в ней была целая система. Вот сейчас пойду туда, где буду заниматься этой флейтой. Не мне решать, что в конце концов получится: добро или зло. И уж, конечно, не тебе. Это зависит от того, когда и где я буду ею заниматься. В этом смысле я – человек без предрассудков. Нет их у меня. Как у истории и у погоды. Нет. Именно поэтому я и могу сложить все в одну систему.
Он снял цилиндр, погладил волосы, поредевшие на темени, и снова водрузил его на голову. Поправил поля.
– Я бы запросто мог от тебя избавиться. Стоит лишь взять флейту и дунуть в нее. Но без особой нужды мне этого делать не хочется. Ведь чтобы в нее дуть, тоже сила требуется. А я просто так ее расходовать не хочу. Силу надо беречь. Еще пригодится. Хотя ты в любом случае мне не помеха, возьму я флейту или нет. Это же любому понятно.
Он еще раз кашлянул и несколько раз погладил себя по наметившемуся брюшку.
– Ты знаешь, что значит слово limbo? Это пограничная зона, промежуточное состояние между жизнью и смертью. Такое неясное, печальное место. Как раз там я сейчас нахожусь. Этот самый лес и есть limbo. Я умер. Умер по собственной воле. Но еще не перешел в следующий мир. Иными словами, я – изменчивый дух. А такие духи материальной формы не имеют. Этот мой облик – так, на время. Поэтому сейчас ты ничего не можешь мне сделать. Понятно? Буду истекать кровью – это не настоящая кровь. Буду мучиться – муки не настоящие. Со мной может покончить только тот, кто способен это сделать. А ты, к сожалению, не способен. Ты – незрелый призрак-карлик, только и всего. И несмотря на все предрассудки, тебе не под силу меня уничтожить.
Глядя на Ворону он улыбнулся:
– Что? Может, хочешь попробовать?
Услышав эти слова, Ворона, как по команде, широко раскинул крылья, оттолкнулся от ветки и стрелой спикировал на врага. Растопырив когти, вцепился ему в грудь и, резко откинув назад голову, страшно, как киркой, ударил острым клювом в правый глаз. Черные как смоль крылья громко хлопали. Человек не сопротивлялся. Даже пальцем не шевельнул, не вскрикнул. Он смеялся. Цилиндр свалился на землю, разорванный глаз лопнул и потек из глазницы. Ворона упорно целил противнику в глаза. Теперь вместо них дырами зияли глазницы, а Ворона уже долбил клювом лицо. И оно мгновенно покрылось ранами, из которых струилась кровь. Во все стороны летели клочки кожи, ошметки мяса. Лицо превратилось в комок багровой плоти. Клюв беспощадно долбил по черепу, покрытому редеющими волосами. Но человек все смеялся и смеялся, будто умом двинулся. И чем яростнее нападал Ворона, тем громче становился этот хохот.
Ни на секунду не сводя с Вороны пустых глазниц, человек давился от смеха:
– Ой уморил! Я же говорил тебе. Ну не смеши меня. Ничего ты мне не сделаешь, никакая сила не поможет. Не способен. Ты же пустое место. Дешевка. Дух бесплотный. Что, не понял еще?
Ворона вцепился клювом в говорящий рот. Большие крылья рассекали яростно воздух, черные глянцевые перья падали, кружась, словно осколки человеческих душ. Одним ударом Ворона пробил человеку язык и, напрягая все силы, вырвал его из горла. Но и теперь язык, ужасно толстый и длинный, извивался, как слизняк, извергая черные слова. Лишившись языка, человек перестал хохотать, а заодно, похоже, – и дышать, но, тем не менее, продолжал биться в беззвучных приступах смеха. Ворона слышал этот хохот, пустой и зловещий, как ветер в далекой бесплодной пустыне. Он походил на звуки флейты, доносящиеся из другого мира.
Глава 47
Я проснулся, едва рассвело. Вскипятил на плитке воду, приготовил чай. Сел на стул у окна и стал смотреть на улицу. Там по-прежнему было безлюдно и тихо. Даже ранние птицы почему-то молчали. Городок со всех сторон окружали высокие сопки, и рассвет приходил сюда с опозданием, а сумерки – наоборот, раньше времени. На востоке, по кромке сопок, только-только нарисовалась розовая полоса. Я пошел в спальню за часами, которые вечером положил рядом с подушкой. Часы стояли, вместо цифр – пустое тусклое стекло. Я потыкал наугад разные кнопки – ничего. Батарейка вроде еще новая. Но пока я спал, они почему-то остановились. Я положил их на стол и потер правой рукой левую у запястья, где носят часы. Время здесь – не такой уж важный вопрос.
Глядя на пустой пейзаж за окном – птиц и тех не было видно, – я подумал: сейчас самое время почитать. Все равно, что. Любое печатное слово, книжку какую-нибудь. Взять ее в руки, полистать, пробежать глазами по строчкам. Но в доме не нашлось ни одной книги. Похоже, в этом месте вообще не знали печатного слова. Ни одного. Я еще раз обвел глазами комнату – абсолютно ничего, ни листочка.
