Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Романы и повести
Но количество писем все увеличивалось. Поскольку во всех письмах просили денег, он уже в самом начале стал отвечать лишь на некоторые, смотря по настроению, но всегда отказом, однако часто с такими ловкими отговорками, что можно было подумать, будто помощь обещана, и в конце концов, устав диктовать, он предоставил Габриэлю право самому отвечать, а впоследствии, поскольку Габриэлю приходилось читать письма, прежде чем ответить, он посоветовал тому вовсе не читать писем, на которые отвечает, а позже, когда он уже позабыл, что Габриэлю приходится отвечать на письма, не читая, Габриэль тоже забыл, что ему надлежит делать, и просто стучал по клавишам машинки без всякого разбора и смысла. Одним пальцем. Поначалу он еще менял листы бумаги, засовывал каждый лист в конверт и надписывал адрес, какой на ум придет, потом стал печатать на одном и том же листе, а после уже вообще без бумаги, в конце концов — и без ленты, просто стучал по клавишам. Великому Старцу хватало и того, что он слышал этот стук. Все равно писем приходило все больше, хотя то была лишь ничтожнейшая их часть, поскольку почта уже не знала, где он находится, так что адресованные ему письма годами находились в пути.
Лишь по чистой случайности одно из писем вдовы Хунгербюлер все же попало к нему. Не то чтобы он его прочел, он бы его все равно не понял, ведь он давным-давно перезабыл все — и пансионат, который купил, и Моисея Мелькера, чья теология его позабавила, — ведь он даже не знал, где находится, в какой Солнечной системе, в какой Галактике, в какой Вселенной, но, лежа в полудреме, он вдруг ощущал потребность выкурить сигару, и гаванская сигара тут же оказывалась у его губ, — если, конечно, это была гаванская сигара и этот Кингстон находился на планете Земля, а не в какой-то другой Вселенной, состоящей из антиматерии или из чего-то еще. Габриэль встал и из корзины, которую втащил наверх сын хозяина гостиницы, чтобы вывалить ее содержимое в бассейн, выхватил наугад одно письмо из числа тех, что приходили ежедневно, и как раз то, что написала вдова Хунгербюлер. Габриэль подержал его против солнца, и, хотя письмо было подмочено дождем, оно сразу же загорелось. Он зажег им сигару своего шефа, а тот, разок затянувшись, отшвырнул сигару на соломенную циновку, в которой она тут же прожгла дыру. Кроме этой дыры, ничего не смогла констатировать полиция, которую вызвали в связи с тем, что постояльцы внезапно исчезли, не расплатившись, — из дыры, все еще тлевшей, несмотря на сырость, вдруг взвилось пламя, да такое, что полицейские, хозяин гостиницы, его сын, жена-мулатка и повариха-индианка еле-еле успели выбраться из огня, прежде чем дом сгорел дотла.
Представившийся в это лето случай ограбить виллы, чьи владельцы отдыхали от мук богатства в «Приюте нищеты», был бы исключительно благоприятным для синдиката, если бы другие гангстерские синдикаты не объединились. Разделение сфер влияния с новым синдикатом было бы не только возможно, но и выгодно, если бы ситуация четко просматривалась. Но никто не знал, кто был отцом-основателем нового синдиката. Старые боссы хранили молчание. Вероятно, они и сами не знали. К тому же возник слух, что Великий Старец не то продал свой синдикат неизвестному основателю нового синдиката с условием, что старый будет ликвидирован новым синдикатом, поскольку Великий Старец хочет отойти от дел и пожить на покое, не то Великий Старец, наоборот, откупил у неизвестного основателя его новый синдикат с условием, что будет вправе его ликвидировать, дабы единовластно править бал, причем сведущие люди утверждали, что таинственный основатель нового синдиката не кто иной, как Иеремия Велиал. Но поскольку никто не знал, какие отношения существуют между Иеремией Велиалом и Великим Старцем — одно ли это лицо или он его подчиненный, конкурент или даже шеф, — то не оставалось ничего, кроме догадок и вымыслов, которые, однако, до такой степени подогрели настроение неуверенности среди членов обоих синдикатов, что между ними вспыхнула открытая война. Никто не знал, кто кого купил и кто кого собирается ликвидировать. В Манхэттене, в Чикаго, в Сан-Франциско и в Лос-Анджелесе, но также и в Мехико, Рио-де-Жанейро, Сан-Паулу, Гонконге и т. д. громоздились горы трупов. То в одной, то в другой парикмахерской клиенты съезжали на пол из кресел. Мастера озадаченно стояли с кисточкой и бритвой перед недобритыми трупами. То в одном, то в другом фешенебельном борделе коридорный или горничная, внося в номер завтрак — кофе или чай, теплые круассаны или тосты, глазунью с беконом или яйцо в рюмке, свежий апельсиновый сок или мюсли, — обнаруживали в постели парочки, чаще разнополые, но иногда и однополые, мужские или женские, профессионально разрезанными на части, рот у которых был заклеен лейкопластырем, дабы не беспокоить других клиентов заведения, а в некоем пентхаузе над Гудзоном в камине был найден обугленный труп тщедушного мужчины с сигаретой марихуаны во рту.
Михаэль запер на ключ клинику в Асконе и на зиму оборудовал в пансионате временную больничку с операционным залом в бывшей прачечной. Они называли его Док. Что-то нехорошее носилось в воздухе, все искоса поглядывали друг на друга. В конце октября приехали Джо-Марихуана и Большой Джимми. Их номер люкс был занят, поскольку в пансионате собрался весь синдикат. Встретили их враждебно, все их побаивались. Так что этой парочке пришлось удовольствоваться комнатой на двоих. В тюрьме Синг-Синг ему бы предоставили отдельную камеру, заметил Большой Джимми. Однако вместе они провели лишь одну ночь, уже на следующий день Джо переселили в прачечную. На несколько недель. Он нехотя подчинился. Доктор заявил, что придется сделать несколько операций, чтобы основательно изменить его внешность, поскольку его собственная физиономия представляет слишком большой риск для синдиката. Остальные постояльцы были рады избавиться от его общества, ведь труп в пентхаузе над Гудзоном был делом его рук, а они всегда думали, что сгоревший был членом синдиката Великого Старца. По чьему приказу действовал Джо? Они знали, какие слухи ходят на этот счет. И уныло резались в карты при занавешенных окнах, курили или смотрели порнофильмы. Фон Кюксен сделал выводы из истории с Ванценридом и вывез из пансионата произведения классиков. Сам барон поселился в Западной башне в окружении своих подлинных и фальшивых шедевров. К нему приезжали то Оскар, то Эдгар. Потом его вызвали к себе Рафаэли. И предупредили, чтобы он держал ухо востро, поскольку синдикат больше не доверяет Ванценриду. Однако и без классиков скука надвигалась неодолимо. На всех постояльцев опять напала зевота. К тому же зима никак не вступала в свои права. Вместо снегопада задул фён, принеся невыносимое тепло и невероятную сухость. Лес казался засохшим на корню. Ни у кого не было сил пошевелиться. В лесу за пансионатом учитель Фронтен декламировал одни и те же стихи: «Зимняя поездка на Гарц», «Прометей», «Границы человечества», «Элегия» — и бесконечно повторял «Орфические Первоглаголы» Гёте:
Прошли года, и чем свобода стала?Стесненней мы, чем были изначала[58].
Полная луна, взойдя и медленно поплыв по небу, стала видна в деревне. Большой Джимми крадучись выскользнул из пансионата в лес и мимо декламирующего учителя спустился вниз, по склону.
Не знаешь ты конца — и тем велик.Как вечность, без начала ты возник.Твой стих, как небо, в круговом движенье.Конец его — начала отраженье.И что в начале и в конце дано,То в середине вновь заключено[59].
Эльзи глядела из окна на пансионат. Он находился еще в тени. Оставив окно открытым, она вдыхала теплый ветер, проникавший в комнату, наблюдала, как огромная круглая луна подплывала все ближе и ближе и вдруг скрылась за головой Большого Джимми. Эльзи хотела было закричать. Но Луна вращалась вокруг Земли, а Земля вращалась вокруг Солнца, и на Земле было полнолуние, а на Луне — новоземлие. Все происходило закономерно. Солнце отражалось Луной, а Луна — Землей, и Большой Джимми влез в комнату, и Эльзи не закричала.
Закономерно ли, что на похоронах одного бывшего члена Национального совета некий член Совета кантонов случайно спросил дряхлого старичка, тоже бывшего члена Национального совета, годами намного старше покойника, — спросил, в сущности, лишь для того, чтобы завязать разговор: когда же вновь соберется Почетный комитет, в состав которого входил и спрашивавший, и этот старичок, а также другие люди, которых он перезабыл, но это уже другой вопрос. Спрошенный не знал, что ответить, потому что он вообще ничего уже не знал. После похорон он порылся в своих бумагах. И в одном из ящиков письменного стола нашел список членов Правления «Швейцарского общества морали».
К своему удивлению, он прочел, что является его председателем. Очевидно, это была последняя почетная должность, которую он еще занимал. Встревожившись, он созвал членов Правления. Все они пребывали в полной растерянности, особенно усилившейся после того, как один член Совета кантонов сообщил, что, основательно покопавшись в бумагах, обнаружил случайно сохранившийся у него английский текст устава Общества и выяснил, что присутствующие представляют собой не Почетный комитет, как они полагали, а Правление «Швейцарского общества морали», филиала «Бостонского общества морали» в Америке. Но члены Правления входили в такое множество Наблюдательных советов, что никто из них не мог вспомнить, слышал ли он вообще когда-либо хотя бы название «Бостонское общество морали». Поэтому лучше всего было бы, пожалуй, всем составом выйти из Правления, но прежде выяснить, что, в сущности, представляет собой это «Швейцарское общество морали», основанное «Бостонским обществом морали». Правление поручило старичку, бывшему члену Национального совета, предпринять необходимые для этого шаги, а тот попросил члена Совета кантонов передать ему текст Устава и объявил заседание закрытым. Этот чиновный старичок происходил из простой семьи. Долгие годы он работал младшим учителем в окрестностях Берна, в политику ввязался случайно и не по своей воле и, как он выразился, оказался втиснутым в парламентское кресло, словно камень, влекомый лавиной. В бытность учителем он в большей степени чувствовал себя на своем месте. А член Национального совета — это всего лишь член Национального совета. Занимая это кресло, он особенно страдал от непроницаемости экономики и ее интересов. И сам себе казался похожим на человека, который в непроглядной тьме централизованной аппаратной стрелок и сигналов должен переводить стрелки для тысяч скорых, местных, товарных поездов и экспрессов, так что ничего удивительного не было в том, что то одни, то другие поезда налетали друг на друга. И его смущало, что теперь, на старости лет, с ним приключилась такая неприятная история с этим одиозным «Обществом морали», о котором даже никто не мог сказать, было оно швейцарским или бостонским. Он попросил помочь ему одного юриста из своего прежнего ведомства. Тот прочел текст Устава и сделал весьма обескураживающий вывод: положения Устава были сформулированы так хитроумно, что Правление, полагая, что подписывает лишь объявление о создании Почетного комитета, на самом деле само основало «Швейцарское общество морали» и назначило себя его Правлением. Такую глупость, в сущности, никто не мог совершить. А вот он ее совершил, вздохнул бывший парламентарий. Кроме того, выяснилось, что Правление это неделю спустя купило какой-то пансионат, добавил юрист, при посредничестве адвоката Хабэггера из столицы кантона.
