То Хоай - Западный край. Рассказы. Сказки
Жизнь, заполненная лишь развлеченьями и утехами, скоро, как известно, приедается. Да и что было общего между мною и здешним веселым народцем? Я по натуре скиталец и непоседа, и мне невмоготу оставаться подолгу на одном месте. Образ жизни всех этих Бабочек и Цикад, закоренелых лодырей и дармоедов, был мне отвратителен. Даже Сиентаук сделался здесь лицемерным безвольным бездельником и повесой. Если бы не теплившаяся в сердце у меня надежда встретиться с Чуи, я давно бы ушел отсюда.
Само собой, друзья, неприглядность окружающей жизни вынуждала меня все чаще и чаще обращать свои помыслы к Великому Делу Тяутяувои. Как это прекрасно — Всеобщее Братство! В мечтах я уже видел себя шагающим рядом с ними и ощущал связавшую нас воедино решимость и волю. Когда же, когда мы выступим в дальний путь — завтра, через день, через неделю? Каждое утро, открывая глаза, я слышал в моем сердце этот властный неумолчный зов.
Но вот прошел день, другой и кончилась весна. А за нею отошло и лето. В прудах и озерах увяли Лотосы. Кроны деревьев из зеленых становились желто-багровыми. Солнце склонялось к осени.
Однажды утром Бабочки пришли пригласить меня в Лес — на состязание певцов. Я отказался, молча покачав головой, и отправился побродить в одиночестве по берегу Ручья. Я глянул на небо и почему-то с особенной грустью вспомнил о Чуи, о своих надеждах и чаяньях.
Вдруг откуда-то с запада донеслось громкое жужжание. Целый пчелиный рой прилетел и уселся на листьях Бамбука и кустистых побегах Канатника, который, как всегда в начале осени, украсился яркими желтыми цветами. Пчелы летали за Едой и на обратном пути решили устроить здесь привал. Все они были нагружены пыльцой. Жужжа, рассказывали они друг дружке разные веселые истории, и голоса их звучали, как бодрая и пленительная мелодия жизни, нарушившая вдруг дремотную тишину Леса.
Отдохнув немного, Пчелы полетели дальше. А следом за ними унеслось и мое растревоженное сердце.
Я проводил их взглядом. Пчелы эти, как я понял, летели издалека. Они кормились своим трудом, сами строили себе дома, переселялись из края в край. Они умели дружить и работать сообща. Лишь те, кто, странствуя, познают мир и трудятся, живут настоящей полнокровной жизнью. Я был весь во власти надежд и сомнений! В мозгу у меня проносились слова: «Работа»… «Дальние Странствия»… «Всеобщее Братство»… Ноги мои нетерпеливо переступали с места на место: «В путь! Скорее в путь!..» Призыв, брошенный гудевшими, словно рожки, пчелами, взмывшими в небесную синь, все еще звучал у меня в ушах. Ах, как мне все здесь наскучило и опостылело!
Задумавшись, я и не заметил сперва, что шагаю по редкому Лесу. Там увидал я Сиентаука. Он стоял у ствола Бамбука и глубокомысленно качал головой. Да, природа создала его для трудов, для действия — он был огромный и сильный с широкими угловатыми плечами… Потому-то, наверно, и показался мне смешным его томный, задумчивый вид. Но вот он качнулся, закатил глаза к небу и скрипучим сиплым голосом затянул куплет все из тех же «Четырех времен года», только на этот раз песня была об осени:
Ах, как приятносреди Хризантем ароматныхПраздной рукоюсозвучья исторгнуть из струн…
О земля! О небо!.. Вам повезло, друзья, что пение его ни разу не коснулось вашего слуха.
Какие разные картины предстали сейчас моему взору: Пчелы, трудолюбивые веселые и бодрые, и дядюшка Сиентаук, вконец обленившийся толстяк, сам не заметивший, как опустился и стал тунеядцем.
Я по натуре не склонен к прекраснодушию и мечтательности и не привык сложа руки плыть, как говорится, по воле воли. Я решил покинуть эту ораву бездельников, уйти отсюда сегодня, сейчас же, ни с кем не прощаясь и никому не показываясь на глаза. Так я и сделал…
Шел уже десятый день моего путешествия, когда дорогу мне вдруг преградила Плотина. Она была так высока, что я потратил полдня, покуда добрался до ее гребня.
Я стоял на Плотине и смотрел на Реку, быстро катившую свои темно-красные воды. Вдруг кто-то сердито прокричал «Куик-куик» прямо у меня над головой. Подняв глаза, я увидел подлетавшего Зимородка. Вот это да! Второго такого щеголя и красавца надо поискать!
Мы называем Зимородка «Ча», наверное, потому, что он питается рыбой, а самое знаменитое рыбное блюдо у людей зовется «ча» или «тя». (Это когда рыбу поджаривают кусками на вертеле или на противне.) Когда Зимородок собирается поймать рыбу, он хлопает крыльями, на мгновение замирает в воздухе, вглядываясь в воду, потом камнем падает вниз и тотчас взлетает с добычей в клюве. Он как бы видит невидимое, и потому есть у него и другое имя «Бойка» — «Провидец рыбы». А поскольку этой Птице суждено не раз еще появиться в моей повести, во избежание путаницы лучше называть ее каким-то одним именем, я выбрал имя «Ча».
Да, мой Ча, подлетавший к плотине, на вид был далеко не молод, довольно тощий и хилый. Но Ча тем-то как раз и славятся, что до старости корчат из себя сердцеедов и наряжаются пестро и кричаще — не по годам. У иного уже и щеки ввалились, а он все порхает этаким юнцом. Мой Ча раздобыл себе где-то крылья веселенькой расцветки, совершенно не сочетавшиеся с его темным и мрачным лицом. Живот у него был белый, спина синяя, затянутая в талии, а крылья… Про крылья я как будто уже говорил? Впрочем, нет, я не сказал, какого они были цвета, а были они фиолетовые с зеленым отливом. На ногах Ча носил красные сапожки. Не знаю, может, он бы еще и сошел за писаного красавца, будь у него другой клюв. Но, увы, клюв его был чересчур велик, да к тому же еще и черен. Клюв этот был длиннее самого Ча. Казалось, будто кто-то сыграл над ним злую шутку и воткнул в середину лица бамбуковый кол. Старик маялся и страдал, таская огромный этот клюв точь-в-точь как Улитка, всю жизнь обреченная волочить на себе свой каменный дом.
Я разглядывал это чудо природы и посмеивался втихомолку: как бы ни хорохорился старичок, с таким носом никуда не сунешься! Мог ли я знать, что именно он, черный нелепый клюв скоро решит мою судьбу?!
А случилось вот что:
Старый Ча, покружившись, вдруг сел на плетень прямо передо мной. Плетень шатался из стороны в сторону, и Ча раскачивался вместе с ним; не забывая посматривать на воду, он подстерегал рыбу. Но тут, наклонясь совсем низко, Ча заметил меня и закричал:
— Ну наконец-то! Наконец!
Словно встретил близкого и долгожданного друга. (Лишь потом мне стала ясна причина его ликованья.)
Зрачки его блеснули красноватым огнем, и, прочертив над моей головой наклонную линию, Ча приземлился рядом и тотчас выставил вперед свой огромный клюв. Вот тут-то я разглядел его язык — острый и красный, как кровь. Честно говоря, я слегка встревожился. Но у меня появилась одна черта, которая, на мой взгляд, делает мне честь. И я с гордостью расскажу вам об этом, дорогие мои читатели: я стал независим, ни перед кем не заискивал, не лебезил и не кланялся, пусть бы это мне даже грозило смертью. Когда-то давным-давно, валяясь в ногах у страшного и неумолимого Сиентаука, я ощутил всю горечь и боль унижения и поклялся, что впредь ничего подобного со мной не повторится.
И теперь перед лицом, точнее, перед клювом старого Ча, который был сильнее меня в тысячу раз, я помышлял лишь об одном — о борьбе. Я не собирался ценой раболепства купить себе жизнь, как это делают часто иные особы со слишком гибкой спиной.
Рыболовы Ча вообще славятся тем, что по жадности или злобе способны на любую грубость и даже на преступление. Но я все равно не испугался. Я весь напрягся, изогнулся, расправил крылья, угрожающе поднял руки и сделался похож на мохнатый цветок ползучего растения тхиенли.
Видя, что я изготовился к бою, старый Ча воскликнул:
— Ну-у, напугал!.. Ай да молодец! Сущий богатырь!..
II он стукнул меня клювом по голове. Никогда еще в жизни я не получал подобных ударов. Однако голова моя не напрасно прикрыта Рыцарским шлемом, она неуязвима, как каменный монолит. Боль, конечно, была страшная, но сознания я не потерял и удержался на ногах.
Изумленный, без сомнения, тем, что не сшиб Кузнечика первым же ударом, Ча задумался на мгновение, а потом ухватил меня клювом и взмыл в небеса. Страшное дело! Ветер жутко свистел, раздирая уши. С самого моего появления на свет мне не доводилось еще ни разу быть на такой высоте!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Я заточен в темницу. — Что случилось со мною, пока я томился в плену у старого Ча. — Разлученные встречаются вновь.
Но нет, не здесь еще пожелала судьба поставить последнюю в моей жизни завершающую точку.
Я остался в живых! И дожил, как видите, до сегодняшнего дня, чтобы, склонясь над белым листом бумаги, записать воспоминания моей юности и впечатления Дальних Странствий. Быть может, и вас, дорогие читатели, хоть немного развлечет и обогатит крупицами опыта рассказ о моей бурной жизни, полной заблуждений и ошибок?..
