Владимир Кормер - Наследство
Однако свидание вышло скомканным. Григорий Григорьевич, подъехав в такси, даже не отпустил машину. Ему неожиданно представилась возможность совершить трехдневную экскурсию в Ленинград, где он ни разу еще не был, и он не хотел упускать такой случай. Он убедительно просил его извинить. Он всегда мечтал посетить этот город, а сейчас это просто ему необходимо.
— Ви знайте, — сказал он Мелику, — мой отьец родьился в Санкт-Петьербург. Я расскажу послье…
В утешение он подарил Мелику книгу богослова Жана Даньелю на французском, которым Мелик не владел, и укатил, обещав позвонить сразу как только вернется.
Чертыхаясь, Мелик поплелся домой: вечером он обещал зайти к Ольге, идти сейчас, днем, к кому-то еще настроения не было.
Он вошел в свой подъезд и уже открывал дверцу лифта, когда сбоку, с лестницы, ведшей в подвал, к нему метнулась темная фигура. От неожиданности Мелик вздрогнул.
— Ах, это вы?! — узнал он сумасшедшего. — А я уж удивлялся, куда это вы пропали…
Сумасшедший был воскового цвета, едва стоял на ногах. Ему было плохо, это Мелик разглядел даже в полутьме парадного. Сумасшедший хотел что-то сказать, но не смог и лишь захрипел, пена пузырилась у него на губах.
Мелик подхватил его под руку.
— Пойдемте, подымемся ко мне, — сказал он, прислоняя того к стенке лифта.
Они поднялись, Мелик ввел старца в комнату, усадил на кровать, сам снял с него пальто и кепку.
— Вы прилягте, прилягте, — уговаривал он. — Что с вами, сердце?
Сумасшедший покорно лег. Мелик заколебался, не стянуть ли с него кирзовые грязные сапоги, но не стал. Сумасшедший опять попытался что-то сказать, язык опять не послушался его.
— Может быть, вам какого-нибудь лекарства? — не на шутку обеспокоился Мелик. — У меня ничего нет. Подождите, я спрошу у соседей…
Сумасшедший слабо ворохнулся. Мелик выбежал в коридор, постучался к соседу-слесарю, единственному, кто был в этот час дома. У соседа, конечно, тоже не было ничего, он готов был только, если нужно, пожертвовать полстакана водки. Мелик отказался от водки, налил на кухне воды, принес сумасшедшему. Тот не мог удержать стакана, с трудом подымая правую руку. Мелик стал сам поить его, стакан стучал о желтые зубы, вода расплескивалась, текла по небри тому подбородку и затекала под растянувшийся ворот старого драного свитера на грудь. Левой рукой, которая вроде бы повиновалась ему лучше, сумасшедший с раздражением оттолкнул стакан. Он разжал губы, чтобы заговорить, и еще раз не смог. Лицо его перекосилось, коричневые пятна пиг ментации на лице и голом треугольном черепе выступили еще резче.
— Может, неотложку? — наклонился к нему Мелик, тревожась все больше.
Сумасшедший сделал движение, выражавшее, очевидно, протест. Мелик все же выскочил в коридор, к телефону, дозвонился и вызвал.
— Фамилия, имя, отчество больного? — потребовала девица-диспетчер.
Мелик на секунду растерялся, сообразив, что так и не знает, кто же этот человек, хотел бежать в комнату, спросить у того, но тут же опомнился, взял себя в руки и сказал: «Мелик Валерий Александрович», — решив, что если они потом будут ругаться, что у больного вовсе не та фамилия и не то имя-отчество, он скажет, что оговорился нечаянно от волнения.
Пока он звонил, старика как будто чуточку отпустило, взгляд его был теперь меньше искажен страданием. Мелик сел рядом с ним на кровать.
— Ну как, полегче? — спросил он. — Сейчас они приедут. Сделают какой-нибудь укол или возьмут вас, отлежитесь денька два, все будет в порядке.
Сумасшедший взглянул на него с каким-то ужасом. Холодными не подчинявшимися ему пальцами он нащупал Меликову руку, стараясь сжать ее.
— Кто с тобой был? — углом перекошенного рта выдохнул он. — Этого не может быть… Его нет в живых!..
— Это… так, один мой знакомый… А вы что, следили за мной?! — спохватился Мелик.
— Его нет в живых, — повторил сумасшедший. — Органы не ошибаются.
— Что, что? — переспросил Мелик.
— Я узнавал, — сказал сумасшедший. — Они обманули меня. И ты, сынок… Сынок…
В тоне сумасшедшего была неподдельная горечь. Невольно тронутый этим, Мелик намочил полотенце и обтер старику лицо и губы с запекшейся пеной.
— Вы успокойтесь, успокойтесь, — как можно мягче заговорил он. — Вы ошиблись, тут какое-то недоразумение. Зачем вы за мной следили? Вы что, следили все эти дни? Что вам вообще от меня было нужно? Я не сержусь на вас, только вы принимаете меня, наверное, за кого-то другого.
— Я хотел тебе все рассказать, сынок, — прошамкал несчастный. — Сказать тайну… Вы все сговорились против меня. Незаконно репрессировали…
Мелик встал и отошел к окну.
— Вы успокойтесь, — попросил он. — Я понимаю, вы прожили тяжелую жизнь. Страдали. Мы вам поможем. Конечно, что за вопрос. Отлежитесь, поправитесь, сделаем для вас все, что в наших силах… Долго сидели? Я ведь и сам сидел. С четырнадцати лет, сперва в детколонии, потом в лагере…
— Я сам служил в органах! — с усилием выкрикнул вдруг старик.
От этого выкрика он вновь лишился дара речи. Левый глаз его совсем закрылся, левый угол рта сполз куда-то вниз, но правой половиной лица старик еще владел, и правый глаз его, обращенный на Мелика, горел, маня нагнуться, как к смотровому окошечку, и поглядеть, что за дьявольский огонь бушует внутри этой хрупкой скудельной оболочки.
— Понятно, — сказал Мелик. — Сначала вы сажали, потом посадили вас. История известная… Но от меня-то вы чего хотите? Зачем вы меня выслеживали эти дни? И этот мой знакомый, чем он вас напугал?
— Я… допрашивал его лично, — неразборчиво выдавил из себя сумасшедший.
— Ну, вот видите, — усмехнулся Мелик. — Лично… Хм… Вы ошибаетесь, уверяю вас. Он не был в то время у нас в Союзе…
— Он был, — прохрипел старик.
Мелику стало противновато при мысли, что и в самом деле он не может знать точно: был в те времена Григорий Григорьевич в Союзе или не был. Прежние сомнения насчет Григория Григорьевича тут же всколыхнулись и полезли в голову.
— А в каком году это было? — спросил он.
«В сороковом, до войны»… — прочел он по губам старика.
— В сороковом? Сколько же тогда могло ему быть? — прикинул он вслух. — Лет двадцать, разве чуть побольше.
Старик расслышал:
— Ему было шестьдесят… пятьдесят… шесть.
— Вот видите, — почувствовал себя несколько тверже Мелик. — А этому как раз теперь под шестьдесят, даже меньше.
— Он обманывает, — нашел в себе силы старик.
— Нет, уверяю вас, нет. Тому, вашему знакомцу, теперь было бы все девяносто. Девяностолетнего за шестидесятилетнего принять невозможно, в горах только если где.
— Правда? — по-детски обрадовался старик.
— Уверяю вас. Вы ошиблись. Они, скорей всего, просто похожи.
— И ты не с ним? — спросил старик, пробуя даже приподняться.
— Нет, клянусь честью, что нет! — засмеялся Мелик, с удивлением замечая, что это приносит страдальцу реальное облегчение.
Сумасшедший лег покойнее, вытянулся, задышал ровнее, грудь его перестала содрогаться, на правой стороне лица обозначилось даже некое подобие улыбки. «Да, вот так ломает нас жизнь», — подумал Мелик, вспоминая почему-то Леторослева, а затем представляя себе — себя, больного, лежащего вот на этой же постели. Это жалостливое чувство тотчас же передалось старику. Гримаса, означавшая улыбку, сошла с его лица, он прикрыл глаза, из-под синих с желтизною век у него вдруг выступили слезы, негнущейся рукой он снова стал искать руку Медика.
— Я умру, умру, сынок, — мученически вымолвил он. — Умру… Я всю жизнь искал… Не было следов… Теперь нашел, а ты… бойся этого человека… Не пытайся с ним сговориться. Не обманывай меня. Мой начальник пытался с ним сговориться, но я разоблачил.
— Что? Я вас не понимаю, — склонился над ним Мелик. Сумасшедший некоторое время опять не мог произнести ни слова, обращая к Мелику взор, в котором были мольба постараться понять его и гнев — что молодой наперсник его столь глуп и понять ничего не может.
— Я его допрашивал лично, — возобновил он, набираясь терпенья. — Я узнал от него все! Он мне признался во всем. Сказал мне всю правду. Мне все говорили только правду! Мой начальник пытался с ним сговориться, но я разоблачил его. Я не успел. Они разоблачили меня. Меня преследовали всю жизнь, но я никогда не открывал никому… Ничего. Они пытались мне помешать. Слушай! — повелительно прохрипел он, так как Мелик помотал головой, показывая, что все еще ничего не понимает. — Слушай, не бойся, их никого нет в живых. Они все расстреляны, все… Кроме… этого человека. Нет, он расстрелян тоже…
— Да, мы уже выяснили этот вопрос, — вставил Мелик, с напряжением вникая во весь этот бред тяжелого больного.
Сумасшедший дернулся половиной лица, вцепившись левой рукой, рвать на шее душивший его ворот свитера…
