Том Роббинс - Тощие ножки и не только
– С нас довольно того, что у нас уже есть, – заявил Спайк.
А была у них застенчивая шестнадцатилетняя студенточка из школы медсестер (Шафто, черт его подери, оказался прав), которая наотрез отказалась говорить с продюсерами передачи «Сегодня вечером», когда те подкатили к ней в кафетерии клиники «Бельвью». При этом телевизионщики столь энергично размахивали контрактом, что у Саломеи моментально остыла двойная порция жареной картошки. (Шафто также рассказал по секрету – одному Богу известно, где он раздобыл эту информацию, – что, когда девчонка читала учебник или листала комиксы, она надевала тяжелые очки в роговой оправе. Надо сказать, что позднее этот факт подтвердил и журналист из «Ньюсуика», отчего десятки мужчин и женщин с нормальным зрением зачастили на площадь перед ООН в дурацких очках).
А всего-то тянуло их туда желание увидеть робкую, застенчивую девчушку, которая – не прикладывая к тому видимых усилий – довела до совершенства танец живота, подобно сомнамбуле, что пишет во сне оригинальную любовную лирику. То есть влекла их туда всего лишь эта девственница (по крайней мере руководитель ансамбля клялся-божился, что так оно и было), от одного только вида которой немало мужчин (да и женщин тоже) кончали тут же в зале, хотя она сама не удостаивала их не то что прикосновением, но и взглядом. То есть их влекла сюда эта равнодушная полуженщина-полуребенок, которая, размахивая тюбиком дешевой помады, поставила жирный огненный крест на грудной клетке циничного, пресыщенного Манхэттена, после чего бомбардировала его сердце глубокими чувствами и глупыми идеями.
– Танец живота – это своего рода практическая женская йога, – пояснял при случае Абу. – Он появился в странах Леванта сотни, если не тысячи лет назад как своего рода гимнастика для брюшной мускулатуры. С его помощью женщины учились напрягать одни мышцы и расслаблять другие, чтобы роды протекали менее болезненно. Эти упражнения также снимали боли во время месячных. Это, конечно, не более чем предположение, но, как мне кажется, женщины тогда собирались на эти упражнения, как сейчас они собираются на аэробику, а мужчины, даже если и отказывались в том признаться, обычно бывали заинтригованы. Потому что, с одной стороны, на эти упражнения любопытно взглянуть, с другой – есть в них нечто такое слегка неприличное, пикантное, либо то и другое вместе. Постепенно танец живота, подобно многому другому, вышел за рамки своего первоначального контекста, стал стилизованным, манерным и замкнулся на самом себе.
– То есть Саломея вернула танцу его первозданность? Его старые движения?
– Откуда мне знать. Да и откуда знать ей?
– Она утверждает, что она хананеянка.
– Ну это она загнула! Те хананеи, что избежали гибели от рук евреев, смешались с завоевателями. Наверно, Саломея хотела сказать следующее: «Я одна из тех хананейских девушек, чьи матери собирали цветы для иерусалимских алтарей». Это, конечно, тоже слишком, но мне нравится. Есть в этом некая музыка. Звучит как небольшая поэма. Мне кажется, она пытается сказать своим юным, романтичным языком то – кстати, я запрещаю вам цитировать эти мои слова, – что она наполовину арабка, наполовину еврейка. Она наверняка настрадалась от такой раздвоенности и поэтому, называя себя представительницей исчезнувшего племени, хананеянкой, пытается на поэтический лад разрешить это противоречие, преодолеть застарелую боль. Подчеркиваю, с моей стороны это лишь предположение. Детектив Шафто, а на его информацию можно положиться, ничего подобного не говорит.
Эллен Черри на свой лад постепенно обозлилась и на ресторан, и на его главную звезду. Чем большим успехом пользовалось заведение, чем больше времени и энергии оно у нее отнимало. Нет, она искренне радовалась, что дела у Спайка с Абу идут хорошо, однако в который раз была вынуждена отложить возвращение к мольберту. (Нет-нет, не подумайте только, будто идеи толпились у нее в мозгу, будто они грозили, давя друг друга, пуститься в бегство, чтобы затем сорваться с кручи прямо в баночки с красками, что маячили где-то далеко внизу на дне пропасти.) Что касается Саломеи, то она, как и Бумер, достигла головокружительного успеха, не прикладывая к тому видимых усилий. (Хотя откуда пребывающей в расстроенных чувствах Эллен Черри было известно, что Саломея не провела большую часть своих юных лет, упражняясь в движениях, которые она теперь исполняла с такой робкой, если не отрешенной грацией. Хотя, с другой стороны, разве не сама Эллен Черри заявляла, и притом не раз, что ей-де безразлично, трудится ли художник в поте лица или нет, – главное, чтобы конечный продукт радовал глаз и будил воображение.) Возможно, что противоречие это – неизбежное следствие многоликой восприимчивости нашей расширяющейся вселенной. А вот озлобленность губительна, причем самым банальным образом. Эллен Черри понимала, что ее судьба заключается в вечной борьбе с ней. Снова и снова напоминала она себе, как ей повезло, что она оказалась в ситуации, в которой происходят самые невероятные вещи.
Подумай только, говорила она себе, ведь не научись я в детстве зрительной игре, до сих пор кисла бы в Колониал-Пайнз, стирая и гладя трусы какому-нибудь неотесанному мужлану.
Потеряв мужа, любовника, а теперь и отца, Эллен Черри наверняка заметила, что если что и отсутствует в ее мире, так это именно мужские трусы. Словно некий исполинский пылесос втянул в себя всех владельцев мужских трусов, что были в ее жизни. Нет, конечно, был в ее жизни Абу. Был в ней Спайк – в своем новом обличье. В посетителях ресторана также не чувствовалось недостатка мужской энергии. С другой стороны, что сталось с Перевертышем Норманом? А куда подевался красавчик Рауль? Их тоже утянуло прочь с ближневосточного ковра, который покрывал землю, куда ни кинь взгляд.
Наконец Эллен Черри установила у себя в квартире телефон, чтобы чаще общаться с Пэтси. Она также обменивалась дружескими, но какими-то слегка отстраненными письмами с Бумером. В ресторане она перешла администратором в утреннюю смену. Иногда по пятницам и субботам она задерживалась подольше, чтобы помочь управиться с вечерним наплывом посетителей или, по ее собственным словам, «понаблюдать, как мужики тащатся от этой сопливки, ее тощих ног и не только», и еще… А что еще? Пожалуй, больше ничего. В комоде, в ящике с бельем, сплетни иссякли до такой степени, что Дарума решил, будто трусики уже достигли стадии высшего просветления.
– Рябь исчезла с поверхности пруда сознания, – произнес вибратор с нескрываемым одобрением.
А вот на поверхности Атлантики рябь была очень даже бурной, то и дело грозя выплеснуть Жестянку Бобов из его(ее) перламутрового будуара посреди завитков Раковины. Рябь же, возникшая в ресторане «И+И», грозила разрушить заведенный порядок вещей.
* * *Было четыре часа пополудни, день недели – понедельник, месяц – сентябрь. Вернее, конец сентября. То есть уже самый-самый конец, так что, чтобы отличить его от октября, приходится напрягать зрение. Окуните ломтик хлеба во взбитое яйцо. Это сентябрь – золотистый, мягкий и липкий. Пожарьте хлеб – и вы получите октябрь. Он вкусней, суше, с румяной корочкой. Так вот день, о котором идет речь, пришелся как раз на середину поджаривания тоста. В воздухе слегка попахивает холодным джемом.
В понедельник вечером в баре ресторана «И+И» постоянные посетители собрались, чтобы посмотреть на гигантском телеэкране футбольный матч. Однако до вбрасывания было еще несколько часов, и разговор в зале зашел о других вещах. Вернее, о другой вещи.
– У нее такой вид, будто ей все осточертело.
– Вряд ли. Скорее она чем-то напугана.
– Ну, не знаю.
– А по мне, и то, и другое. Ей все осточертело, и она напугана. С ума можно сойти. Такое впечатление, что, если затащить эту пигалицу в постель, она и там будет смотреть на тебя с кислым видом с начала и до конца.
– Это точно.
– Лучше не скажешь.
– Э нет. Думаешь, она так тебе и будет спокойно лежать? Да она устроит тебе скачки на дикой кобылице. Но все равно будет смотреть на тебя так, будто ей все надоело или она чем-то напугана. Не знаю, как вы, а я от этого еще больше распаляюсь. Только и делаю, что представляю себя с ней, даже спать по ночам перестал.
– Это ты верно. В кино, когда зенсины занимаются любовью, у них такой вид, как это говорится, головокрузительный. Головокрузительный и благодарный. Вот в этом-то и осибка. Музсин куда сильней возбуздает, когда у зенсин такой вид, словно им все надоело и они сем-то напуганы. Тогда музсины прыгают с мест и сметают сирму. Ну как тут устоис?
– Все дело в ее возрасте.
– Это точно. Она смотрит на тебя, будто ты ей надоел или ее напугал, потому что она еще ребенок и годится нам в дочери.
– Будь она моей дочерью, я бы уже давно угодил за решетку.
– Это извращение. Но и я за себя не ручаюсь.
