Борис Минаев - Мужской день
даже слегка закружилась голова, и я сел в уютное, большое, мягкое кресло, чтобы отдышаться.
За окном падал тихий мягкий снег.
– В общем, так! – странно улыбаясь, сказал Татушкин. – Сейчас будет сеанс. Заходить сюда.
Коля включил свет (зачем ему свет среди бела дня? – подумал я) и открыл дверь в кладовку. Кладовка – это маленькое помещение в стене, для вещей. Его еще называли «встроенный шкаф». В этом карцере и жили пленные японки. Коля широким жестом отодвинул мамины халаты, висевшие на плечиках, и моему взору открылась эта картина.
Картина была розовой.
Она изображала традиционную японскую природу: вершина горы, озеро, кусочек неба, цветущая вишня. Все розовое, но разных оттенков. Так мне, по крайней мере, показалось; возможно, что-то из розового было палевым или перламутровым, но общее ощущение было именно таково – на фоне розового пейзажа стояла голая розовая японка в розовых чулках на розовых резиночках.
Я медленно закрыл глаза.
– Ну ты что, дурак? – обиженно сказал Татушкин. – Зачем глаза закрыл?
Я послушно открыл их заново.
– Подойди ближе! – скомандовал Коля. – Знакомься, Лева, это твоя первая девушка. Ты должен рассмотреть ее повнимательнее.
Как и всякий человек, я не сильно люблю тех, кто пытается мной командовать. Но в данном случае я испытал от Колиного приказа, вернее, от его приказов, какой-то странный вид удовольствия. Как какая-то сомнамбула, я подошел к встроенному шкафу и просунул в него голову.
Японка на фоне японского пейзажа была ослепительно голой. Она стояла гордо и прямо, подставив копну коротких волос лучам розового заката. Даже резинки на розовых чулках можно было разглядеть достаточно хорошо, да и вообще разглядеть хорошо можно было буквально все.
Но особенно тяжело было выдержать взгляд японки. Взгляд равнодушный и в то же время пристальный. Оценивающий и в то же время нежный. Холодный и в то же время проникающий внутрь, как нож. Женский взгляд.
Особенно страшно подействовал на меня этот женский взгляд, быть может, из-за раскосых глаз, удлиненных век, сильно накрашенных ресниц, угодливой и оттого противной полуулыбки, которая очень сильно не вязалась с этим взглядом и умным лицом.
Вот уж чего я никак не мог ожидать на этой розовой картине – так это умного лица.
– Ну что, Лева? – спросил Татушкин. – Переворачиваем?
– Переворачиваем, – сказал я тихо и послушно.
Татушкин очень бережно взял календарь в руки, смахнул и сдунул с него невидимую пыль, перевернул страницу и торжественно повесил снова.
– Что же это такое? – спросил я пересохшим ртом.
– Календарь! Производство Япония! – скромно и торжественно ответил Татушкин.
Только теперь, кстати, я понял, что это был действительно самый настоящий календарь. Под следующей – ярко-синей – японкой был как бы отрезан такой коричневый край, на котором напечатаны всякие иероглифы и цифры. Это и были, как я понял, японские названия месяцев, недель, дней и так далее.
Синяя японка мне не очень понравилась. Во-первых, она была не на природе, а в помещении. От этого сразу становилось как бы жарко и душно. И во-вторых, все это помещение было какое-то ненатурально синее. Синий диван, синий ковер, синие тапочки с синими пуховыми помпончиками на ногах, одетых в синие чулки, синий халат, распахнутый в неестественно кокетливой позе (одна коленка прижата к другой, руки в боки), синие веки, синие ресницы и синие глаза. Здесь тоже имели место разные оттенки, но общее преобладание густой чернильной краски несколько напомнило мне классный журнал или контрольную по алгебре.
– Та была лучше! – твердо заявил я, и Татушкин вдруг захохотал, неестественно падая на пол родительской квартиры.
Он катался по полу, извивался и как бы заливисто лаял.
– Это же... та же самая! – с трудом объяснил он мне сквозь непроизвольный смех.
Я не поверил и стал пристально изучать синюю японку, сравнивая ее с розовой. Действительно, что-то похожее все-таки было, хотя сравнение шло явно не в пользу синей. Но и у синей японки тоже было умное лицо, несмотря на глупую позу и гримасу.
– Татушкин... – несмело сказал я. – Ты это... ты уж давай все сразу показывай. Чего там, в час по чайной ложке.
Татушкин понимающе кивнул и стал привычным движением вертеть передо мной разные волшебные листы.
Зеленая, красная и белая японки промелькнули передо мной быстро, как какие-то легкоатлетки.
– Стой-стой! – чуть не закричал я. – Так не пойдет.
– То тебе быстро, то медленно, – пожал плечами Татушкин.
– Понимаешь, – пояснил я, – просто сравнить хочу. В смысле, это все-таки опять она... или уже какая-то другая?
Татушкин лениво пожал плечами, пролистнул календарь до конца в довольно ровном темпе, потом подвинул мамины халаты обратно, аккуратно выключил свет и закрыл передо мной дверь в это магическое помещение.
– Татушкин, – сказал я тихо, – давай без этих... Что это вообще за фокусы? Тебе что, трудно спокойно разобраться?
– А чего там разбираться? – лениво пожал плечами Татушкин. – И так понятно, что одна и та же. Невооруженным глазом видно.
– А если вооруженным? – не сдавался я.
– Тебе что, лупу принести? Или лорнет? Или бинокль? – издевался он надо мной, делая руками разные фигуры над головой.
– Ну пожалуйста, Татушкин! – взмолился я. – Надо же как-то разобраться в этом вопросе...
– А зачем тебе? – вдруг заинтересовался он. – Какая тебе разница?
– Какая разница, какая мне разница! – заорал я, не выдержав этого ехидного тона. – Ты позвал меня в гости, так? Ты показал мне этих японок, так? Имею я право на... на... На внимательный просмотр?
– Просмотр, Лева, денег стоит! – важным, тихим голосом сказал Татушкин.
Я оторопел от изумления. На лбу у меня даже выступил пот от неожиданности, не так чтобы уж очень сильно, но довольно заметно. Это всегда со мной бывает, когда сильно волнуюсь.
– Ну ты и жлоб! – с чувством сказал я Татушкину. – Ты сам меня позвал к себе домой. Как своего друга, так? Потом ты показал мне календарь, так? Потом ты начал выпендриваться, так? А теперь еще и денег просишь, так? Ну и кто же ты после этого? Ну скажи...
– Просмотр, Лева, денег стоит! – нахмурился Татушкин и отвернулся к окну. – Не могу я тебе их больше показывать! Мать с работы может вернуться... Или отец зайдет пообедать. Такое вполне возможно. И вот они, Лева, заходят к себе в квартирку – а мы тут с тобой чем, интересно, занимаемся? Неужели ты хочешь, чтобы у меня возникли проблемы? Чтобы я рисковал своим положением в семье? А если не хочешь, тогда плати. За риск надо платить.
– Да за какой риск! Какой риск! Одна минута! Даже тридцать секунд! – закричал я в страшном и нелепом волнении.
– Просмотр денег стоит! – сказал Татушкин, вдруг встал, зажег свет, отпер дверь и ровно на одну секунду показал мне розовую японку, которая была в календаре первой. Типа январь.
Потом он снова сел (теперь он сидел в мягком уютном кресле, а я – напротив него, на диване) и уставился на меня, зловеще усмехаясь.
– Платить будешь? – спросил он. – Если не будешь, тогда все. Сеанс окончен.
– Ну подожди, подожди... – сказал я и стал лихорадочно соображать, сколько у меня денег в кармане куртки. Денег, по моим расчетам, было то ли двадцать девять копеек, то ли сорок семь.
– Рубль есть? – быстро спросил Татушкин. – Если рубля нет, тогда в другой раз будем разговаривать.
– Да нет у меня рубля! – чуть не плача, закричал я. – Мелочь одна!
– Подожди, дай подумать, – быстро сказал Татушкин. – Очень сложная ситуация. Понимаешь, я со всех рубль беру, – доверительным тоном начал он объяснять. – Если я с тебя не возьму, об этом обязательно узнают другие. Как я им это объясню? Никаких разумных объяснений у нас ведь нет, так?
– Есть, – сказал я. – Есть разумные объяснения. Ты должен им сказать, что сделал мне скидку по дружбе.
– Как ты сказал? Какую еще скидку? – изумился Татушкин. – Повтори еще раз...
– Ну... ты же мой друг... Ты же меня не просто так пригласил? – пробормотал я, низко склонив голову в позе виноватого злодея.
Кубышкин опять задумался, на этот раз уже совсем глубоко. Снег за окном перестал падать. Он просто висел в воздухе
густыми огромными хлопьями, совершенно не двигаясь. Это был воздух, состоящий из белой теплой ваты.
– Да! Пожалуй, ты прав! Ты прав, Лева! – сказал Татушкин. – Тут что-то есть. Об этом надо подумать.
Он посмотрел на меня с какой-то глубокой жалостью, и сказал:
– Была не была! Давай решим так: если ты действительно мой друг, я делаю тебе скидку за просмотр. Пятьдесят копеек сейчас, и пятьдесят копеек потом. Это и будет скидка. Ферштейн?
Я вздохнул и пошел искать мелочь в кармане куртки. Ее оказалось гораздо меньше, чем я думал: всего восемнадцать копеек. Я довольно долго стоял среди чужих ботинок и мучительно соображал, куда могли подеваться мои остальные деньги. Как всегда, оказалось, что я забыл про два пирожка, которые съел на переменке. Пирожки были из холодильника, совершенно невкусные, и у меня от них только заболел живот, а никакого облегчения не наступило. Но деньги уже были потрачены, и разобраться с японками теперь не было никакой возможности. Между тем, приступ глухого упрямства вдруг охватил меня с новой яростной силой.
