Орхан Памук - Снег
— И вы сейчас убьете себя для того, чтобы показать, что они не одиноки, что это общественное действие? Кадифе, вы молчите… Но если вы убьете себя, не сказав, почему вы так поступаете, не будет ли неверно понято заявление, которое вы решили произнести?
— Я ничего не хочу сообщить моим самоубийством, — сказала Кадифе.
— И все же за вами наблюдает так много людей, беспокоятся. Скажите, по крайней мере, о чем вы сейчас думаете?
— Женщины убивают себя, надеясь победить, — сказала Кадифе. — А мужчины — если надежды победить не остается.
— Это верно, — сказал Сунай и вытащил из кармана пистолет марки «кырык-кале». Весь зал внимательно смотрел на блеск оружия. — Убейте меня вот этим, пожалуйста, когда поймете, что я окончательно побежден.
— Я не хочу угодить за решетку.
— Но разве вы не покончите собой? — спросил Сунай. — Раз вы попадете в ад, когда убьете себя, вам уже не нужно бояться ни этого наказания, ни наказания в мире ином.
— Женщина как раз поэтому-то себя и убивает, — сказала Кадифе. — Чтобы суметь избежать любых наказаний.
— Я хочу в тот момент, когда я осознаю свое поражение, принять свою смерть из рук такой женщины! — произнес Сунай, картинно повернувшись к зрителям. Он немного помолчал. Он начал рассказывать историю, связанную с любовными похождениями Ататюрка, и именно в этот момент почувствовал, что зрителям стало скучно.
Когда второе действие закончилось, Тургут-бей и Ипек прошли за кулисы и разыскали Кадифе. Просторная комната, в которой когда-то репетировали акробаты из Москвы и Петербурга, армянские актеры, игравшие Мольера, музыканты и танцовщики, отправившиеся в турне по России, сейчас была холодной как лед.
— Я знала, что ты придешь, — сказала Кадифе Ипек.
— Я горжусь тобой, милая, ты была великолепна! — сказал Тургут-бей и обнял Кадифе. — Если бы он дал тебе в руки оружие, сказав: "Убей меня", я бы встал, прервал представление и закричал бы: "Кадифе, не вздумай стрелять".
— Почему?
— Потому что оружие может быть заряжено! — сказал Тургут-бей. Он рассказал о статье, которую прочитал в завтрашнем выпуске городской газеты «Граница». — Я боюсь не из-за того, что новость о событии, о котором Сердар написал заранее в надежде, что оно осуществится, окажется верной, — сказал он. — Потому что большая часть этих статей оказывается неверна. Но я волнуюсь из-за того, что знаю, что такую претенциозную статью Сердар никогда не написал бы без одобрения Суная. Ясно, что статью приказал написать Сунай. Это может быть рекламой. А может быть, он хочет заставить тебя убить его на сцене. Доченька, милая, смотри, не убедившись, что пистолет не заряжен, не стреляй в него! И смотри, ради этого человека не открывай голову Ипек не уезжает. Нам в этом городе жить еще долго, не серди понапрасну сторонников религиозных порядков.
— Почему Ипек передумала ехать?
— Потому что больше любит своего отца, тебя, нашу семью, — сказал Тургут-бей, держа Кадифе за руки.
— Папочка, мы можем опять поговорить наедине? — спросила Ипек. Как только она это сказала, она увидела, что на лице Кадифе появился страх. Пока Тургут-бей подходил к Сунаю и Фунде Эсер, вошедшим через другую дверь в конце этой полной пыли комнаты с высоким потолком, Ипек изо всех сил обняла Кадифе. Она увидела, что это движение пробудило в сестре страх, и, взяв ее за руку, повела в специальную часть комнаты, отделенную занавеской. Оттуда вышла Фунда Эсер с бутылкой коньяка и стаканами.
— Ты была очень хороша, Кадифе, — сказала она. — Располагайтесь, как вам удобно.
Ипек усадила Кадифе, которая постепенно теряла надежду. Она заглянула ей в глаза, словно хотела сказать: "У меня плохие новости". Потом с трудом произнесла:
— Ханде и Ладживерта убили во время нападения. Кадифе на мгновение опустила взгляд.
— Они были в одном доме? Кто сказал об этом? — спросила она. Но, увидев решительное выражение на лице Ипек, замолчала.
— Сказал парень из лицея имамов-хатибов, Фазыл, я сразу поверила. Потому что он видел это своими глазами… — Подождав мгновение, чтобы побледневшая, как полотно, Кадифе приняла известие, торопливо продолжила: — Ка знал, где находится Ладживерт, после того как он видел тебя в последний раз, он не вернулся в отель. Я думаю, что Ка сказал людям из вооруженной группировки, где скрываются Ладживерт и Ханде. Поэтому я не поехала с ним в Германию.
— Откуда ты знаешь? — сказала Кадифе. — Может быть, сказал не он, а кто-то другой.
— Может быть, я думала об этом. Но сердцем я так хорошо чувствую, что донес Ка, что поняла, что не смогу убедить себя, что донес не он. Я не поехала в Германию, потому что поняла, что не смогу его полюбить.
Силы, которые Кадифе потратила на то, чтобы выслушать Ипек, были на исходе. Ипек увидела, что сестра только сейчас полностью осознала смерть Ладживерта.
Закрыв руками лицо, Кадифе заплакала навзрыд. Ипек обняла ее и тоже заплакала. Пока Ипек беззвучно плакала, она чувствовала, что они с сестрой плачут по разным причинам. Они уже несколько раз плакали так, когда обе не могли отказаться от Ладживерта и когда им становилось стыдно соперничать за него. Ипек чувствовала, что сейчас весь конфликт закончился: ей не надо было уезжать из Карса. В какой-то момент она почувствовала себя постаревшей. Стареть, будучи в согласии с окружающим миром, становиться мудрой настолько, чтобы ничего не желать от мира: она чувствовала, что сможет это сделать.
Сейчас она гораздо больше беспокоилась за рыдающую Кадифе. Она видела, что сестра испытывает более глубокую и разрушительную боль, чем она. Она ощутила чувство благодарности за то, что не находится в ее положении (или же сладкое ощущение мести?), и ей сразу стало стыдно. Поставили кассету с той же музыкой, которую зрителей заставляли слушать управляющие Национальным театром в перерывах между фильмами, потому что это увеличивало продажу газированной воды и каленого гороха: играла песня под названием "Baby, come closer, closer to me", которую они слушали в Стамбуле в годы ранней молодости. В то время они обе хотели хорошо выучить английский; и обе не смогли этого сделать. Ипек почувствовала, что сестра заплакала еще сильнее, услышав музыку. В щель в занавеске она увидела, что отец и Сунай о чем-то беседуют в другом полутемном конце комнаты и подошедшая к ним с маленькой бутылкой коньяка Фунда Эсер наливает рюмки.
— Кадифе-ханым, я полковник Осман Нури Чолак, — сказал военный средних лет, грубо раздвинувший занавеску, и поприветствовал их, поклонившись до пола, как в фильмах. — Сударыня, чем я могу облегчить ваше горе? Если вы не хотите выходить на сцену, я могу сообщить вам благую весть: дороги открылись, скоро в город прибудут военные силы.
Позднее в военном трибунале Осман Нури Чолак будет использовать эти слова в качестве доказательства, что он пытался защитить город от организаторов этого глупого военного переворота.
— Со мной абсолютно все в порядке, благодарю вас, сударь, — ответила Кадифе.
Ипек почувствовала, что в движениях Кадифе уже сейчас появилось что-то от наигранной манеры Фунды Эсер. А с другой стороны, она восхищалась усилиям сестры взять себя в руки. Кадифе встала, предприняв над собой усилие; она выпила стакан воды и стала бродить, как призрак, туда-сюда по просторной закулисной комнате.
Когда началось третье действие, Ипек собиралась увести отца, не дав ему поговорить с Кадифе, но Тургут-бей подошел к ней в последний момент:
— Не бойся, — сказал он, подразумевая Суная и его друзей, — они современные люди.
В начале третьей сцены Фунда Эсер спела песню женщины, над которой надругались. Это привязало к сцене внимание тех зрителей, которые считали пьесу местами слишком «интеллектуальной». Фунда Эсер, как всегда, с одной стороны, слезы лила, ругая мужчин, а с другой стороны, с пиететом рассказывала о том, что с ней произошло. После двух песен и пародии на маленькую рекламу, которая по большей части насмешила детей (показывали, что продукция «Айгаз» сделана из "выпущенных газов"), сцену затемнили, и показались двое солдат, напоминавших солдат, вышедших на сцену с оружием в руках в конце спектакля два дня назад. В середине сцены они принесли и установили виселицу, и во всем театре наступила нервная тишина. Заметно хромавший Сунай и Кадифе встали под виселицей.
— Я не думал, что события будут развиваться так быстро, — сказал Сунай.
— Вы хотите признаться в том, что вам не удалось сделать то, что вы хотели, или вы уже состарились и ищете предлога, чтобы красиво умереть? — спросила Кадифе.
Ипек почувствовала, что Кадифе прикладывает огромные усилия, чтобы продолжать играть свою роль.
— Вы очень сообразительная, Кадифе, — сказал Сунай.
— Это вас пугает? — спросила Кадифе натянуто и гневным голосом.
— Да! — игриво ответил Сунай.
