Максим Кантор - Учебник рисования

— Ошибка, — сказал Дупель, — строить надо для всех. Так твоему миллиарду будет спокойнее. А для себя одного — зачем миллиард? Зачем человеку больше десяти миллионов? Что с ними делать?

— Ну это ты скромничаешь, Миша. Посмотри на себя, погляди на свой дом, посчитай кольца у Светы.

— Изволь, сосчитай. Я расскажу, как оно, по-моему, должно быть устроено. Дача, это раз. Пусть на Рублевке, пожалуйста. Миллион, ну хорошо, пусть два. Ну допустим, квартирешка в Москве — хотя зачем она, если за городом воздух чище? Ладно, пусть стоит. Еще миллион — это даже с избытком, на антикварную мебель хватит, обставить. Дом в Испании, в Марбелье — еще полтора. Квартира в Париже — миллион за глаза хватит вместе с обстановкой. И вот ты полностью упакован, по уши — а всего истратил пять с половиной лимонов. Ну еще пол-лимона на кольца и бранзулетки. Шесть — и ты, и твоя девушка имеете все. Четыре миллиона тебе на поездки и гостиницы хватит, правда? Вот я в десятку и уложился. А это, по теперешним временам, не деньги. У меня директора в регионах больше получают. А сколько депутату — рядовому прохвосту из Урюпинска, который в думский комитет пролез, — сколько ему башляют, знаешь? Только зачем столько? Ну что еще нужно нормальному человеку? Яхту арабского шейха? Дворец султана? Остров в Карибском море? Вот когда появились придурки и стали покупать в Англии землю сотнями гектаров, тогда и миллиарда хватать перестало. Вот когда настоящая инфляция наступила. Инфляция — это не когда правительство много денег напечатало, а когда тебе миллиарда на жизнь не хватает, потому что ты дурак. Мало, все мало! Вот когда у Шприца крыша поехала. Давай, сейчас прямо, станем наследными баронами, купим поместье герцогов Мальборо вместе с титулом. И вопросов нет, отчего не купить? — знай башляй, тебе не только замок Мальборо, тебе и Виндзорский замок продадут. А почему, Вася? А потому что у них еще есть — они в Кенсингтонский дворец переедут. А ты в Виндзорском один, как дурак, сидеть будешь, и никто в гости не придет. А миллиарды свои грохнешь на кривые стены да на дрова в камине потратишься: замки холодные, их протопить — Беловежской пущи не хватит. Десять лимонов — хорошее число. Больше порядочному человеку на жизнь не нужно. На что? На дрова?

Баринов пошевелил дрова в камине; ему завозили из Подмосковья, и каждый день — лето, зима ли — растапливали камин. Выросший при посольстве в Мексике, он любил тепло. Камин полыхнул, поленья затрещали в огне.

Полыхал огонь в камине, горели антикварные лампы под потолком, сверкал в ночи огнями издательский дом — работал коллектив. А на другом конце города светилось окно одинокого труженика, светилось окно мастерской Олега Дутова. Художник не спал по той причине, что готовил холсты к выставке и завтра поутру должен был отсылать их за границу. Холст был пришпилен к неровной стене — Дутов не признавал подрамников и никогда не натягивал холст. Уже много лет назад он открыл удивительно удобный метод: надо холст прибивать к стене или класть на пол, как это делал американец Поллок, использовать поверхность, а уже потом решать, натягивать холст на подрамник или нет. Во-первых, данный метод радикально экономил время. (Сам подумай, объяснял Дутов Пинкисевичу, я пишу-пишу, а вдруг у меня не получилось. Обидно, а? Но я хотя бы не извел время на грунтовку, на доски эти, на всю эту хрень. А если у меня получилось — я взял подрамник, в два счета натянул холст, и порядок!) Во-вторых, этот метод позволял выбирать в холсте удачные фрагменты и именно их-то как раз и натягивать на подрамник. Мастер беспредметной живописи, поклонник Поллока, де Сталя и Полякоффа, Дутов исповедовал свободное, спонтанное движение кисти, такое движение, которое порой приводило к непредсказуемым результатам. Так, например, проработав несколько часов над холстом, Дутов видел в нем не одну композицию, но несколько. И тогда, вооружившись ножницами, мастер разрезал холст на две или три части. При этом те фрагменты композиции, что по тем или иным причинам не удались, можно было легко отсечь. В-третьих, указанный метод облегчал обращение с холстом: не надо было заводить мольберта и особого места для живописного процесса. Холст легко раскладывался как на полу, так и на кресле, а если обстоятельства принуждали к этому, то возможно было писать его частями, а остальное держать закатанным в рулон. В непредсказуемых странствиях Дутова, в безумных днях и ночах художника, этот метод не раз оказывал услугу. Не зависеть от материала, но навязать материалу свой стиль жизни, так говорил обычно Дутов, цитируя статью Шайзенштейна о своем творчестве.

Сейчас Дутов стоял перед холстом, прикрыв левый глаз, и, сделав из пальцев рамочку, прикладывал ее к правому глазу. Сквозь рамочку эту он осмотрел все части холста и сказал Эдику Пинкисевичу: думаю, здесь на три хорошие картины как минимум — вот, вот и вот.

— А вот это? — спросил Эдик Пинкисевич, тоже сделав рамочку и высмотрев сквозь нее интересный сюжет. — Тут тоже интересно: по центру зеленое пятно, а лиловые полосы — влево и вверх.

— Ты полагаешь? — спросил Дутов подозрительно.

— Определенно есть тема, есть тема.

— Я-то думаю, вот здесь надо резать, здесь и еще тут. А середину — выкинуть на хрен, не получилось в середине.

— По центру надо было какую-то геометрию запустить, — сказал Пинкисевич, мастер квадратов.

— Не надо, не надо здесь геометрии. Геометрия — это твое, Эдик. Постарайся взглянуть моими глазами.

— А если вот так, косо отмахнуть, — посоветовал Пинкисевич, склонив голову набок и стараясь глядеть глазами Дутова, — взять и по диагонали разрезать. Чик, и все дела. Тогда зеленое пятно — тут, серые разводы отвалятся, лиловые линии остаются. Сделаешь треугольный холст.

— А что, — восхитился Дутов, — смело! — Он подумал еще немного, пригляделся: — А если так: разрезать на девять частей. Вот гляди: этак вот, — и Дутов обозначил места разрезов, — маленькие, конечно, вещи получатся. Зато — девять.

— Не в величине дело, — резонно заметил Пинкисевич, — картины Малевича тоже небольшие.

— Ну вот видишь.

— Но имей в виду, — Пинкисевич был практический человек, — цены там по сантиметрам определяют. Меньше картина — и цена ей меньше.

— Так ведь — девять холстов!

— Это верно. Ты на количестве свое возьмешь. Опять-таки маленький холст быстрее уходит. Закон рынка. Маленькой картине всегда место найдется — есть куда приткнуть: хоть между полок, хоть в коридоре. А большую орясину — куда повесить?

— Это аргумент. И потом, я надеюсь, размер холста на масштаб высказывания не влияет?

Пока художники кроили холст, Баринов постарался представить, как раскроить десятимиллионный бюджет.

— Где это видано уложиться в полмиллиона на кольца? — сказал Баринов. — Я девочке одной колечко за две штуки купил, так, на память от Васи Баринова, пусть знает, кому дала. А назавтра гляжу — у нее газета в руках, моя газета! — а там в спортивной хронике фото: футболист Бекхэм покупает жене кольцо за два миллиона. Просто. А он — не глава издательского дома, он мяч гоняет. Вот она и смотрит: на газету и на меня. И в глазах у нее, Миша, вопрос. А Нью-Йорк ты в своем плане посчитал? Дорогой город, между прочим. Или Лондон. У тебя, случайно, квартирки в Лондоне нет?

— У меня и в Париже нет, Вася. Мне — зачем?

— Да я знаю, что у тебя квартиры нет, я так только сказал, — Баринов действительно знал, что у Дупеля нет квартиры в Париже, и в Лондоне нет тоже. В Лондоне Дупель купил улицу из восьми огромных домов недалеко от Итонсквер. Это ведь он про себя рассказывал, думал Баринов, когда английские гектары описывал. Скупил пол-Лондона, а в гости его не зовут. Натолкал имущества, как хомяк за щеку, а прока нет — все равно он британцам неинтересен. Он себе отходы готовит, думает там осесть, только кому он там нужен. Ишь, как он Шприца ругает. Верный признак, что сам чемодан пакует.

— Деньги, — внушительно сказал Дупель, — они как солдаты. Вот чего ты понять не хочешь и чего Шприц не догонял. Деньги не просто работать — они служить должны. Работает знаешь кто? Инженер работает — от девяти до пяти с перерывом на обед, а солдат, он родине служит, днем и ночью. Тебе же не понравится, если деньги на тебя будут работать с девяти до пяти? Ты хочешь, чтобы они днем и ночью вкалывали — как солдаты? Правда? Чтобы они тебе не изменяли, верно? Они и есть солдаты. А солдаты — они без армии и без генерала не бывают. Хочешь быть миллиардером — тогда надо быть миллиардером в какой-то системе, — а не на своей делянке на Каймановых островах.

— Разве? — спросил Баринов. — А я думал: деньги делают свободным. Хочешь — служишь, а хочешь — на пляже лежишь. Для того и работаем.

— Это три рубля свободным делают. А миллиарды делают военнообязанным. Солдат без армии, знаешь, кто получается? Бандит. Его и ловить станут как бандита. Хочешь быть солдатом, так решай, под какой флаг пойдешь — к белым или красным. А наши орлы офшоров пооткрывали, золотых цепей на брюхо понавешали, мы, дескать, сами по себе, без командира. Ну их и ловят понемножку — регулярные части ловят, и наши и чужие. И давят их по одному, как бандитов.