Джойс Оутс - Сад радостей земных
– Да нет, извини, я просто так, – сказал он.
– Я знаю, твой отец богач, ну и что? Ты мне что хотел сказать?
– Ничего. Я ж говорю, это я просто так. Выкинь из головы.
Он ее уже раскусил: нрав у нее не только лукавый, но и податливый; если она ершится, ее всегда можно задобрить ласковым словом, лишь бы оно прозвучало как раз не очень ласково, напротив, погрубей.
Лоретта жила в полумиле от школы, и Кречету не удавалось провожать ее домой: надо было поспеть на школьный автобус. Унизительно, как будто он маленький! Впрочем, Лоретта, видно, не обижалась. Подолгу стояла с ним в сторонке, пока усаживалась в машины толпа «загородных» (тут были всякие ребята – и из поселка, где семьи по пятнадцать человек ютились в жалких лачугах, и ревировские – с огромных богатых ферм, что лежали к северу от Тинтерна); Лоретта прижимала свои книжки к груди, стояла очень прямо: расправит плечи и то и дело кокетливо ими передергивает; а Кречет смотрит сверху вниз на ее заурядную смазливую рожицу и улыбается; оттого, что она тут с ним, ему прибавляется уверенности, сознания собственной значительности, даже вдохновения, что ли. Почему он ей нравится? Почему она выбрала его, отказалась ради него от кого-то другого, от всех других? Право выбирать Кречет всецело предоставлял ей, ему и в голову не приходило променять ее на другую, поумнее. Конечно же, с Деборой он никогда не сумеет заговорить так легко, небрежно, как с Лореттой, а ведь Лоретту он и теперь почти не знает, хотя они уже не первую неделю вместе завтракают и болтают обо всем на свете; Дебору же он знает до тонкости, как самого себя, чувство такое, словно они одинаковые, как близнецы. Но Лоретты можно коснуться, можно ее обнять; на безлюдной лестнице (не слишком надежное убежище) можно ее поцеловать, от волнения повернешься неловко, вы стукнетесь лбами, но это не беда – уж она-то знает, как поступать; она улыбается, как заговорщица, и ничто ее не смущает.
Они встречались в коридоре во время уроков: каждый в условленное время отпрашивался у учителя; обоих очень веселило, что они такие храбрые и так хитро всех одурачили; Кречет с другого конца коридора смотрел, как Лоретта скромненько выходит из класса, и у него кружилась голова: чем он так уж хорош, откуда у него такая власть над ней? Она спускалась за ним по черной лестнице мимо двойных дверей школьного буфета, мимо дверей первого этажа (в дальнем конце первого этажа никаких классов не было), в самый низ, в подвал, ученикам ходить сюда строго-настрого запрещалось, да никого сюда и не тянуло, – и здесь, в темном закутке под лестницей, под таинственный, успокоительный гул котельной и аппетитные запахи, наплывающие из буфета, они стояли, прижимаясь друг к другу, и целовались; и такая она была милая (другого слова он подобрать не умел), что он опять и опять говорил ей об этом и не мог перестать. Их уносило от самих себя, от Кречета и Лоретты, в какой-то туманный и сладостный мир, где все неопределенно, безымянно, где только и есть кроткая, тихая нежность, только и есть что влюбленность. Как легко быть добрым и ласковым, как опьяняет тепло этой девушки – оно ничем не грозит, ничего не требует, оно хочет одного: отдавать… вот бы знать – тем мужчинам, кого обнимала Клара, тоже открывалась эта сладкая, волшебная тишина? Может быть, все мужчины рано или поздно ее находят?
Несколько месяцев спустя Клара попыталась заговорить с Кречетом о Лоретте; он смущался, отводил глаза. Уж очень она прямо и жадно расспрашивает. Какое ей дело, что у него появилась подружка? Не стоило бы ей удивляться, что он вовсе не такой малахольный, как все воображали.
– Да ты чего? – недоумевала Клара. – Жалко тебе, что ли, про нее рассказать? Вон Кларк говорит, на рожицу она ничего, славненькая, он и ее двоих братьев знает…
– Мне дела нет, что про нее думает Кларк, – сказал Кречет.
– А Кларк говорит, она миленькая. Да ты что глаза прячешь? Тут ничего такого стыдного нету.
Кречет вздрогнул, точно мать его ударила.
– В твои годы пора завести подружку, ничего тут такого нет. Давай я потолкую с отцом, чего ты упираешься? У Кларка сколько их было, и даже у Джонатана… так я думаю… и вовсе это не значит, что они возьмут и на этих девчонках женятся. Отец только боится, как бы ты или Кларк не женились на какой-нибудь там неподходящей, а так он и сам все понимает…
– Ничего он не понимает, – сказал Кречет.
– Слушай… может, с ней что-нибудь неладно, а? – спросила Клара.
Кречет нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. Мать сама пришла к нему в комнату, и уйти ему нельзя – это будет ошибка, как будто признаешь себя побежденным. А она сидит на краю его кровати, закинула ногу на ногу, точно она здесь всему безраздельная хозяйка, и ему самому тоже. Кречет еще минуту помолчал, потом заговорил негромко, спокойно:
– По-твоему, все так просто. По-твоему, это как у животных – сошлись двое, и все… нет, погоди, не перебивай. Я знаю, что ты думаешь. Только это все не то. Я с Лореттой ничего такого не делаю, про что ты думаешь, и ничего с ней неладного нет. Я ничего этого не делал, про что ты думаешь.
Клара уставилась на него.
– Кой черт, что ты там болтаешь?
– Когда мне было тринадцать, ты мне рассказала про девочек… и сказала, что будет очень хорошо, если я… если я…
– Так и сказала? – Она засмеялась. – С чего ж это я?
Она попросту не помнит. Как же так, почему же он-то твердо помнит каждое ее слово, каждое движение во время того разговора, если она все забыла?
– Ну-ка, расскажи, что я тогда говорила. Верно, ты на меня в тот раз здорово обозлился, да?
– Нет, не обозлился.
– А сейчас злишься? Завел себе подружку – и сразу против матери пошел.
– Я против тебя не пошел, – сказал Кречет.
– Тогда не отворачивайся, гляди мне в глаза. Чего ты такой несчастный? Что с тобой неладно?
– Не знаю, – беспомощно сказал Кречет.
Клара откинула волосы у него со лба, словно хотела получше его разглядеть. Пальцы у нее ловкие, прохладные. Если бы она оставалась подле него, вот такая, совсем близкая, или если б так близко, что дышишь ее духами, прижалась бы к нему Лоретта, быть может, он бы избавился от этой вечной тревоги, от гнетущего уныния, что надвигается на него… точно бездонные черные воды подступают ближе, ближе, к самым ногам.
8
Но Кларк все-таки женился на своей Розмари – маленькой толстушке, похожей на какую-то пичугу; она красила волосы и тоненькие, выщипанные брови в черный цвет, чтоб еще резче оттенить белизну кожи: лицо белое-белое, как мука, и на ощупь такое же гладкое и мягкое. Кларк объявил о своих намерениях и в тот же день ушел из дому, подальше от отцовского гнева, а через неделю они с Розмари поженились. Женская половина семейства Ревиров, да и все женщины в Тинтерне принялись считать недели и месяцы и всякий раз при встрече пялили глаза на аккуратный животик Розмари, но ничего такого не дождались. Первый ребенок у них родился только через год, а к тому времени все уже забылось и отношения Кларка с отцом установились окончательно: Ревир опять начал с ним разговаривать, Кларк получил приличное место и, если покажет себя дельным работником, через несколько лет, пожалуй, дослужится до управляющего лесным складом; но, обдумывая свои грандиозные планы и судьбы своих необъятных богатств, Ревир больше не принимал его в расчет. Кларк с Розмари поселились в Тинтерне, на втором этаже стандартного белого домика на одной из лучших улиц города.
Кларк стал прибавлять в весе в одно время с женой, когда та забеременела, – полноватый, серьезный, озабоченный молодой супруг. Возможно, через годик-другой он сможет привести ее в отцовский дом; а пока их приняло в свое лоно семейство Розмари: ее родные обихаживают молодых, всячески привечают и так гордятся зятем, словно он сошел за нею с неких горных высот и не сегодня-завтра вновь вознесется с ней туда.
За неделю и один день до этой свадьбы Кларк ехал на своей машине на вокзал: надо было взять кое-что для Клары. Это был длинный, тяжелый сверток – еще один ковер из магазина восточных товаров. Кларк пораньше кончил работу, чтобы поспеть с лесного склада на вокзал, пока там не закрыли багажную камеру, и еще выкроил минутку – проехал мимо аптеки и перекинулся словечком с Розмари; потом покатил домой. Уже начинался апрель. На душе у Кларка было празднично – не от весны и не от встречи с Розмари, хоть он и любил ее нежной, бесхитростной любовью и очень восхищался ее маленьким, ладным телом, – нет, он радовался, что везет домой этот сверток. Это был подарок, подношение. Кларк с гордостью вез его Кларе – она всегда так удивляется, так благодарна, когда что-нибудь для нее делаешь, – правда, и забывает в два счета.
Когда он приехал домой, старого ковра в столовой уже не оказалось. Клара расхаживала босая, в джинсах и старой блузе.
– Ух какой огромный! – сказала она. – Думаешь, размер правильный? – Мебель из столовой была тоже вся выставлена в другую комнату, и Кларк с удивлением понял, что Клара управлялась сама. – Хочу все устроить, пока отец не вернулся, – сказала она. – Хочу его удивить!
