М. Моррис - Современная вест-индская новелла
И, мелькнув под фонарем, он исчезает в конце улицы.
На следующее утро мы едем в грузовике к устью Катакумы, и все видят, для чего Джону понадобилось пятнадцать долларов.
— Разрешение у тебя есть? — спрашивает мистер Кокбэрн, он говорит отрывисто и резко.
— Есть, — говорит Джон и укладывает новенький автоматический «айвор-джонсон» и патроны на носу лодки.
— Хорошо, — говорит мистер Кокбэрн. — Надеюсь, что ты не врешь. Я не допущу, чтобы в моем лагере была винтовка без лицензии.
Нет, они с Джоном ни за что не поладят.
Мы причаливаем к лагерю вечером. Бунгало стоит на крутом холме, а пониже на склоне — большая палатка, в ней мы спим. Заччи, которого мы оставили сторожить лагерь, встречает нас на берегу.
Мы сгружаем снаряжение. Джон хватает свой узелок за бечевку и раскачивает его. Бечевка рвется, рубаха, штаны и носовой платок падают в воду. Одежда плывет, а коробка с патронами тридцать второго калибра, сверкнув прозеленью в грязной черной воде, идет к пераи — на илистое дно.
Мистер Вейли, маленький помощник, корчит сострадательную мину. На Джона жалко смотреть, а мистер Кокбэрн негромко смеется.
— Это весь твой запас? — спрашивает он.
— Да, — говорит Джон. — На три недели мне бы с лихвой хватило.
— Беда, — отвечает мистер Кокбэрн. — Беда. Не повезло. Я, пожалуй, выдам тебе немного со склада.
Прямо смешно видеть, как человек, который обычно ведет себя пристойно, совершенно меняется с тем, кого невзлюбил.
Еще три недели мы проводим съемку местности от болота Руй до ближнего леска. В этот раз дела идут получше. Мистер Кокбэрн уже не лезет вон из кожи, чтобы показать, какой он строгий босс. Все ничего, только вот с Джоном у него по-прежнему плохо. Когда они говорят друг с другом, у одного голос пустой и резкий, у другого — какой-то мертвый и тоже пустой. Мистер Кокбэрн выдает Джону два-три патрона на несколько дней, Джон уходит и возвращается с двумя-тремя тушами: олень, или, может, кабан, или агути. Джон патронов впустую не тратит. И знаете, я думаю, это злит мистера Кокбэрна, и он еще пуще сердится на Джона. Мистер Кокбэрн — тоже хороший стрелок, и мяса мы едим вдосталь, но до Джона ему далеко. С Джоном даже мистер Гамильтон не мог сравниться.
В последнюю перед отъездом субботу Джон подходит к мистеру Кокбэрну. Дело к вечеру, и до понедельника никакой работы нет. Мы с Сынком собираемся сыграть в крикет на ровной полянке под пальмами кукорит. Мы берем крикетные биты и воротца из кладовой и слышим весь разговор Джона с мистером Кокбэрном.
— Нет, Джон, — говорит мистер Кокбэрн. — Мяса нам не нужно. Утром во вторник мы уезжаем. Еды нам хватит с лихвой.
Босс утонул в плетеном кресле, и голос у него сонный.
— Продайте мне несколько патронов, мистер Кокбэрн, — говорит Джон. — Я заплачу вам по твердой цене.
— Они не мои, я не могу торговать ими, — говорит мистер Кокбэрн и сам себе в эту минуту так нравится, что в голосе его не чувствуется даже обычной неприязни. — Ты же знаешь, это правительственное имущество. Я отчитываюсь за каждый патрон.
Мистеру Кокбэрну, так же как и нам, хорошо известно, что правительству плевать, сколько мы потратили патронов, лишь бы рабочие в партии были сыты.
— Можете вы мне дать три патрона, мистер Кокбэрн? — говорит Джон. Чувствуется, что у Джона прямо руки чешутся пострелять из своей новенькой винтовки. Иначе не стал бы он так упрашивать.
— Мне очень жаль, Джон, — говорит мистер Кокбэрн. — Ты хорошо осмотрел днище лодки? В субботу мы отплываем, смотри, чтобы не было течи.
Вскоре мы все, кроме Джона, идем играть в крикет. Мистер Кокбэрн и мистер Бейли тоже идут с нами. Мы выбираем их капитанами команд. Играем до той поры, пока за рекой не заговорили попугаи, а небо над саванной позеленело и стало тускнеть. Тогда мы возвращаемся в лагерь, но Джона там нет.
— Чертов индеец, — говорит мистер Кокбэрн мистеру Бейли. — Наверное, уплыл к своему родственнику вверх по реке. Теперь не вернется до понедельника. Бог свидетель, сколько индейца ни корми, все в лес смотрит!
Просыпаемся в понедельник утром, а Джон уже тут как тут. Сидит на причале, улыбка во весь рот, прямо-таки сияет от удовольствия. На досках рядом с ним лежат семь туш: три оленя и четыре кабана. Никто из нас не видел раньше Джона таким веселым. Видно, устал, осунулся даже, но гордость и радость так его распирают, что он прямо дара речи лишился.
— Семь, — говорит он наконец и поднимает вверх палец. — Семь выстрелов, Данни. И всего за день.
Кто сравнится с индейцем в охоте?
— Что это? — раздается голос с веранды. Мы оглядываемся и видим мистера Кокбэрна в мягкой пижаме, которые носят только белые. — Это ты, Джон? Черт возьми, где ты шлялся?
— Я немного погулял, мистер Кокбэрн, — говорит Джон. Он так горд и счастлив, что в этот миг ему нравится даже мистер Кокбэрн. — Погулял немного. Принес кое-что, чтобы в город ехать не с пустыми руками. Выбирайте, сэр, себе что хотите.
В мгновение ока мистер Кокбэрн слетает с веранды, и его мягкие красные шлепанцы хлопают по дорожке. Он подходит к причалу и при виде дичи застывает. Потом смотрит на Джона долгим взглядом и отворачивается.
— Ладно, — говорит он, и от его мягкого голоса почему-то становится больно в ушах. — Ладно, Джон. А где ты взял патроны? Кто тебе их дал?
Голос его срывается, как у подростка.
— Мистер Кокбэрн, — говорит Джон, все еще такой счастливый, что готов разделить свою радость и гордость даже с мистером Кокбэрном. — Я взял патроны сам, сэр. Из вашей комнаты. Всего семь, и смотрите, что я добыл. Возьмите этого оленя, сэр, отвезите своей семье. Горожане такого мяса не пробовали.
— Сукин сын, — говорит мистер Кокбэрн. — Проклятый вор, наглый сукин сын. Бейли! — На веранду вылетает Бейли. — Послушайте, Бейли! В нашем лагере вор. Что еще ты украл?
Голос у мистера Кокбэрна такой, словно ему петлей стянули горло.
— Что еще я украл? — У Джона такой вид, будто любимая женщина закатила ему пощечину. — Да разве на меня это похоже, мистер Кокбэрн? Какой же я вор! Только семь патронов из картонки. Вы даже не считали, сколько их у вас. Сколько у вас их оставалось, скажите, а?
— Не смей возражать мне, ворюга! — визжит мистер Кокбэрн. — Это твоя последняя поездка, слышишь? Я тебя уволю, как только доплывем до устья. И не вздумай раздавать эту дичь, она не твоя. Ты стрелял правительственными патронами. Украденными правительственными патронами. Эй! Данни! Сынок! Заччи! Отнесите туши в дом. Я потом решу, как с ними поступить.
Джон застыл на месте, будто мертвый. Только когда мы поднимаем добычу и с олененка капает темная кровь на доски, он глубоко вздыхает и поводит плечами.
— А теперь, — говорит мистер Кокбэрн, — убирайся ко всем чертям! Сиди в палатке. Ты у меня больше не работаешь! Отвезу тебя во вторник домой, и дело с концом! И ежели я не досчитаюсь хоть доллара в бумажнике — упеку тебя за решетку!
Такого никто из нас не припомнит. Видели бы вы, какое лицо было у Джона, когда мы тащили в дом его добычу! Для нас, негров, для белого человека, для мулатов дичь — это только пища и развлечение. Но для индейца, о господи, его добыча — это вся его жизнь, символ его мужества.
Когда пополудни, управившись с работой, мы возвращаемся в лагерь, Джона не видать. Все на месте — челнок, моторный катер, значит, он где-то поблизости. Потом Заччи стряпает обед, я беру котелок с едой, иду к пальмам кукорит и вижу там Джона, сидящего в траве.
— Джон, — говорю я, — не принимай это близко к сердцу. Мистер Кокбэрн молодой, зеленый, он ведь это не всерьез. Поешь, Джон. Завтра доберемся до устья и все наладится. На вот, Джон, поешь.
Джон смотрит на меня, его черное индейское лицо неподвижно, как лик статуи. Он весь неподвижен, и только руки его держат новую винтовку и полируют, полируют, полируют ее тряпкой, и ствол уже сверкает, как прическа китайской потаскухи.
Я возвращаюсь в лагерь. Мистер Кокбэрн и мистер Бейли валяются в шезлонгах под навесом на причале, наслаждаясь послеполуденным ветерком с реки. Работа окончена, и они распивают бутылку, отмечая это дело. Все остальные сидят на досках и тоже пьют. Нет ничего прекрасней рома с речной водой!
— Мистер Кокбэрн, — говорю я. — Не нравится мне Джон. Он очень обижен, сэр.
— Садись-ка, Данни, — говорит он, — и выпей. Этого чертова индейца надо проучить. Приедем в город — я его снова найму. Ничего страшного, если у него вычтут за два дня.
Я, конечно, сажусь, хотя и чувствую, что не следовало бы. Сажусь, выпиваю стакан, потом другой, потом еще один. А Катакума тихо журчит у свай причала. Все довольны, что работа закончена и впереди целая неделя отдыха в городе, прежде чем нужда снова погонит нас в глушь.
