Александр Проханов - Теплоход "Иосиф Бродский"
Игумен, колыхая на груди иссиня-черной бородой, поднялся и обратился к собравшимся:
— А теперь, дорогие гости, отведайте деликатес, свойственный только нашей озерной кухне, занесенный в поваренные монастырские книги еще в шестнадцатом веке, при основании сей обители. Рыба лабардан, попавшая в сети нашей рыбацкой артели, водится в глубинах сего благословенного озера. После поимки замораживается на льду и подается в сыром виде, как строганина. Прошу внести чудо-рыбу! — Игумен обратился к дверям и хлопнул в ладоши. Добровольский, услышав про рыбу, заерзал на лавке, стал облизываться, потирал в нетерпении руки:
— Рыбка, слабость моя!.. А ну-ка, ну-ка, какая она, рыба озерная лабардан?..
Двери распахнулись. Двое послушников в подрясниках внесли огромное деревянное блюдо, на котором возлежала фантастическая рыбина. Горбатая, усыпанная шипами спина. Растопыренные прозрачно-алые плавники. Синий змеиный хвост. Огромная, с растворенным ртом голова. Зеленые пластины жабр. Черно-золотые выпученные замороженные глаза. Фиолетовая, заледенелая чешуя. Иней на длинных усах. Белое сдобное брюхо, обложенное кристаллами льда. От рыбы, замороженной, твердо застывшей, шел легчайший пар. Казалось, от одного ее появления в трапезной стало прохладней.
— Рыбу такого размера, — пояснял игумен, гордясь небывалым уловом, — в последний раз поймали в четырнадцатом году перед германской войной. Угощали великого князя, совершавшего водное путешествие мимо нашей обители. О чем была оставлена запись в монастырской книге. Теперь же и вы, дорогие гости, сподобились вкусить несравненное яство. Разделать рыбу! — приказал игумен и снова ударил в ладоши. Послушники, обнеся столы и дав возможность гостям налюбоваться на водяное диво, понесли рыбу на кухню, где собирались ее рассечь на ломти.
На кухне их поджидали Есаул, капитан и его верный помощник. Ударами деревянных молотков оглушили служек. Подхватили падающее блюдо. Содрали с оглушенных послушников темные ряски. Облачились в них поверх белоснежных мундиров. Отточенные ножами стали рассекать рыбу на плоские ломти, розовые, ледяные, сочно-хрустящие, в каждом из которых светился жемчужный позвонок.
Капитан Яким извлек из кармана тонкую металлическую пластину с отточенными концами. Гибко ее согнул. В согнутом положении вставил в розовый. рыб-ный ломоть, над которым торчал льдистый плавник/ Утопил синеватую сталь в мороженом мясе.
Рассеченную на ломти рыбу внесли в трапезную. Стали обносить гостей и монахов, и те руками брали ломти, клали перед собой на скобленые доски стола, принимались есть. Когда подошел черед Добровольского и пред ним оказался ломоть, в недрах которого, стиснутая замороженным мясом, притаилась стальная пружина, Добровольский схватил ломоть. Сладострастно обнюхал. Несколько раз по-собачьи лизнул розовое ледяное мясо. Стал жадно глотать, давился, чавкал, хрустел рыбьей плотью. Глаза его слезились от наслаждения, из губ тонко лилась слюна.
— Рыбка, ах рыбка моя!.. Сладость несказанная!.. — Он обводил застолье счастливыми глазами, которые начинали выпучиваться, лицо стало бледнеть, наполнялось идиотической мукой. Из посиневших губ вместе с неразжеванным мясом вырвался крик боли и ужаса. Он вскочил, хватаясь за живот. В его жадном горячем желудке под воздействием едкого сока проглоченный кусок растаял, стальная пружина распрямилась, пронзая отточенными жалами стенки желудка, вызывая нестерпимую боль. Добровольский вывалился из-за стола и упал, держась за живот. Стал кататься по полу. Визжал гиеной, лаял собакой, блеял козлом, шипел змеей, чихал дикобразом, рыдал совой, квакал болотной жабой, а потом вдруг умолк. Обмяк, завалился на бок. От головы отлепился парик, обнажив голый, с синими венами череп. Из-под скрюченного носа, из растворенных губ, сквозь вставные зубы хлынула синюшная стариковская кровь. В трапезной, среди расписанных сводов, огненных чертополохов и лиловых орхидей прозвучали пророческие стихи Иосифа Бродского:
…Так в феврале мы, рты раскрыв,таращились в окно на звездных Рыб,сдвигая лысоватые затылкив том месте, где мокрота на полу.Где рыбу подают порой к столу,но к рыбе не дают ножа и вилки.
И хотя на дворе стоял не февраль, а конец июля, в остальном пророчество точно описывало ужасную картину мертвого, с кровавой мокротой старика, в чреве которого таяла строганина и в стенках изъеденного язвами желудка торчало невидимое орудие смерти.
Гости с ужасом покидали трапезную, бежали к теплоходу. Монахи, рокоча на неведомом языке, молились над телом старого масона.
Капитан Яким и его помощник сбросили ряски. Во всем великолепии белых флотских мундиров предстали перед Есаулом, который пожал им руки. И уже члены корабельной команды уносили Добровольского на корабль. Поместили в морозильник, в богатый гроб, накрытый американским флагом, как тому учил посол США Киршбоу. В холоде морозильника растаявшая в желудке рыба лабардан снова замерзала, превращаясь в строганину.
Савл Зайсман, не успев сбросить с себя монашеское облачение, возвращался на теплоход. Он пребывал в скверном расположении духа. Оживление Троцкого не состоялось. «Формула великого проекта генетического преобразования России» осталась непознанной. Ему, Савлу Зайсману, великому генетику и магу, биотехнологу и доктору оккультных наук, не удалось превозмочь молитвенную мощь схимника. Единственное, что удалось совершить, так это забить камнями неуемного старца, чья смерть открывала дорогу новым попыткам воскрешения великого революционера и генного инженера Лейбы Бронштейна.
Однако по закону метафизического баланса гибель старца повлекла за собой гибель Добровольского. Смерть старого масона, чревоугодника и интригана, не слишком заботила Савла Зайсмана — сластолюбивый старик будет воскрешен, как, впрочем, и губернатор Русак, и несравненная ведунья Толстова-Кац. Их бездыханные тела покоятся в морозильнике, в специальных саркофагах, накрытых американскими флагами. Звездно-полосатая ткань флага обладала мумифицирующими свойствами. Синие полосы излучали энергию, подмораживающую клетки тела, сохраняли их от распада. Красные звезды, напротив, впрыскивали в клетки кванты витальной энергии, поддерживая их существование. Вернувшись в Москву, он распорядится перенести тела усопших в секретную подземную лабораторию, что размещается под гигантским супермаркетом на пересечении Кольцевой дороги и Ленинградского шоссе. К покойникам будут применены новейшие методики воскрешения, и те встанут живыми и невредимыми, как после анабиоза.
От этих раздражительных размышлений модельера отвлекла Луиза Кипчак, догнавшая его перед самой пристанью.
— Маэстро. — Красавица ухватила его за край черного балахона. — Вы мне обещали помочь. Как мне избавиться от досадной морщинки?
— Не сейчас, дорогая, — не слишком любезно ответил Савл Зайсман. — У меня для этого нету ни сил, ни времени.
Они подходили к причалу, над которым высилась белая громада теплохода. На пристани, ожидая парома, толпились богомольцы и нищие — платки, долгополые юбки, стоптанные башмаки, смиренные изможденные лица.
— Батюшка! — Навстречу Савлу Зайсману, приняв его за священника, кинулась худая истощенная женщина с большим животом, прикрытым нелепой блузой. Ее синие глаза умоляюще взирали, иссушенные губы были искусаны, бледное лицо выражало муку и последнее отчаяние. — Батюшка, исповедуй! За тысячу верст добиралась, думала исповедоваться. А меня прогнали, не приняли исповедь! Не погуби мою душу, батюшка, прими исповедь! — Она семенила рядом, заглядывала в лицо Савлу Зайсману, придерживая худыми руками свой беременный живот.
Сначала кутюрье раздраженно прибавил шаг, желая уклониться от назойливой бабы. Но вдруг в его скучающем лице мелькнуло озарение, напоминавшее ночную молнию. В этом озарении скользнуло дьявольское веселье, игра скучающего воображения, прихоть злого гения. Он повернулся к богомолке:
— Откуда сама?
— С севера, с Воркуты. Муж на шахте погиб. Двое детей осталось. Третьего вот ношу. Не вырастить мне троих. От третьего хочу отказаться. Вразуми, батюшка!
— Хорошо, пойдем на корабль. — Приглашающим жестом он позвал за собой богомолку. — Так что вы хотели, сударыня? — С изысканным поклоном он повернулся к Луизе Кипчак.
— Я убедилась в вашем волшебстве, маэстро. Вам все под силу. Уберите с моего лба морщинку. Верните мне свежесть и красоту первозданной молодости.
— Попробую вам помочь.
Ведя за собой двух женщин — обтрепанную беременную богомолку и блистательную Луизу Кипчак, Савл Зайсман взошел на борт и проследовал в свою каюту.
— Примите ванну, — обратился он к Луизе Кипчак. — На вас еще видны следы могильной земли, по которой вы изволили кататься, а также той плохо смываемой жидкости, какой поливает избранниц дух африканской пустыни Безарх. — С этими словами он проводил красавицу в ванную, где сияли зеркала, благоухали шампуни, ослепительно белел фаянс. Сам же вернулся к богомолке.
