Василий Аксенов - Гибель Помпеи (сборник)
Автор, как темный человек, верит во все туманное: и в летающие тарелочки, и в морское человечество – дельфинов, и в Атлантиду, и в месопотамские столбы, и в перуанские окружности, а уж тем более как ему не верить в свои собственные «пихты», «горюны», «Клякшу»?
Верит он и в то, что не совсем случайно встретились в разгар пятидесятых годов трое наших героев – Пашка Слон, Кимка Морзицер и Великий-Салазкин.
Внешне как раз все произошло совершенно случайно, тем более что в те времена не существовало даже обычая трогательных и мимолетных тройственных мужских союзов. Просто один за другим в потоке шумных едоков вошли указанные лица в главный пищевой зал фабрики-кухни на Выборгской стороне города Ленинграда. Просто им есть захотелось.
Один из наших героев, Вадим Китоусов, уже рассуждал однажды над природой случайного. К этим размышлениям можно еще добавить, что случайности и совпадения бесконечно играют между собой в сложнейшую и порой утомительную для человечества игру. Некоторые считают, что совпадения и случайности – явления одного порядка. Большая ошибка! Совпадение по сути своей противоположно случайности, ибо с чем-то совпасть – значит уже вступить в какой-то ряд, в череду событий.
Человек всегда стремился расчленить явление, и люди деятельного типа, приемистые и устойчивые на виражах, с ходу все объясняют «случайностями» и, не задумываясь особенно, чешут дальше; люди же иного, лирического и раздумчивого типа долго буксуют, выискивая и мусоля действительные и мнимые «совпадения», ища за ними скрытый символ.
Не будем же уподобляться ни тем, ни другим, а попытаемся объяснить эту встречу диалектически. Итак, случайно совпало, что Слон, Морзицер и Великий-Салазкин оказались майским вечером 195… года на Выборгской стороне, случайно совпало, что всем троим в один момент захотелось поесть, случайно совпало, что перед каждым из троих почти одновременно выросло светлое жизнерадостное здание фабрики-кухни, этот цветущий и по сю пору розан конструктивизма… Столь слаженная игра противоположностей поневоле наводит на некоторые подозрения. Увы, дальше гармоническое развитие событий прерывается: ведь не захотелось же всем троим казацких битков с гречневой кашей. Нет-нет, изощренный вкус Кимчика Морзицера нацелился на полную порцию рыбной солянки, на бризоль с яйцом, на мусс с тертым орехом и на желе из черешневого компота. Павел же Слон высокомерно желал бульона с гренками, антрекота, ну а Великий-Салазкин алкал квашеной капусты, щец да флотских макарон. Видите, какие разные натуры!
Не произошло и взаимного тяготения, никакой симпатии с первого взгляда.
«Ишь, гага», – подумал Великий-Салазкин на Павлушу.
«Лапоть», – подумал Павлуша на Великого-Салазкина.
«Плесень», – подумал Кимчик о Павлуше.
«Плебей», – подумал Павлуша о Кимчике.
«Скобарь», – подумал Кимчик о Великом-Салазкине.
«Губошлеп», – подумал Великий-Салазкин про Кимчика.
Шесть вариантов мимолетной неприязни увели наших героев в разные углы пищевого цеха. Казалось бы, все, встреча не состоялась, но тут вновь начинается загадочное: тайные магниты – уж не энергия ли плузмодов, витающая по соседству в N-ском измерении? – начинают подтягивать героев друг к дружке.
– Этот столик не обслуживается, товарищ!
– Товарищ, товарищ, чего уселись? Этот столик дежурный!
– Будете ждать, товарищ, заказы на столике только что приняты. Уселся!
– Столик грязный, товарищ. Пересядьте и не кричите! Не дома!
– Глаза у вас есть, товарищ? Столик заказан.
В результате с извинениями и экивоками – культурные же люди – все трое оказались за одним столиком возле архитектурной ноги из подмоченного бетона и погрузились в неприятное, отчужденное ожидание.
Вот тут опять кто-то начал колдовать, и настроение стало улучшаться с каждым блюдом. Начало положил, конечно, Великий-Салазкин, пустив по кругу презренную капусту, которая, конечно, опередила своих именитых товарищей. Капуста пришлась как нельзя кстати. Измученные желудочной секрецией пациенты фабрики схрумкали ее за милую душу. Теплота и душевное доверие вдруг воцарились за столом. Морзицер предложил Великому-Салазкину яйцо с бризоля, тот подсыпал Слону макарон, последний (уже незаметно) подложил Морзицеру к бризолю лучшую представительскую часть своего антрекота. Кольцо замкнулось, и все трое посмотрели друг на друга и на самое себя другими глазами.
– Вы не лапоть, – сказал Павлуша Великому-Салазкину. – А вы не плебей, – сказал он Кимчику.
– А вы не гага, – сказал Павлуше В-С. – И вы не губошлеп, – поклонился он Кимчику.
– Друзья мои, вы не плесень! – вскричал восторженный Кимчик. – Друзья, вы не скобари! – добавил он вторым криком и вдруг запел модную той весной песню: – «Кап-кап-кап, каплет дождик, ленинградская погодка, это что за воскресенье?»
– Моя фамилия Слон, – сказал Павел с простодушной улыбкой.
– А моя Морзицер, – хихикнул Ким.
– А меня кличут Великий-Салазкин, – представился академик.
– Как?! – вскричали юноши. – Вы Великий-Салазкин?
– Это через черточку, – пояснил великий старик лукаво.
– Вот именно через черточку! ВЫ ТОТ САМЫЙ, КОТОРЫЙ!..
Да ведь мы вас еще в школе проходили!
Да ведь ваших трудов в Публичке полный стеллаж да еще и переводы на всех живых языках!
Да ведь вы один из тех, что служить заставили людям мирный атом!
Значит, вас рассекретили?
Вы! Вы!
Особенно волновался Павел.
– Я читал ваши труды, я преклоняюсь перед вашей титанической…
– Кончай. Алё, кончай, – сконфузился Великий-Салазкин.
– У нас все передовые умы биофака следят за нуклеарными победами, – с чувством проговорил Слон и любовно пожал худенькое плечико академика своей ватерпольной рукою. – Молодчага вы, В-С, вот что я вам скажу.
– Айда гулять, – предложил Великий-Салазкин, выворачиваясь, но восторг был уже подхвачен Кимом Морзицером.
– И мы, гуманитарии!.. – вскричал он и вдруг почему-то осекся, словно боясь быть пойманным за руку. – Гулять! Браво, В-С! Идемте гулять!
Смущение Кимчика под собой почвы никакой не имело. В самом деле, вполне он мог считать себя гуманитарием, ибо всего лишь неделю назад был отчислен за пропуски лекций из гуманитарного библиотечного института, в котором проучился почти что год после некоторых неудач в лесотехнической академии, где он, бывший студент горного фака, еще донашивал черную тужурку с золотым шитьем на плечах, которую все же порвал однажды на делянке экспериментального можжевельника, вместе с тельняшкой, полученной еще на заре туманной юности в мореходке, куда Морзицер сорвался после провала весенней сессии на журфаке, что тоже, конечно, можно причислить к гуманитарной биографии. Да и нынешнюю деятельность Морзицера в бюро молодежного клуба, в дискуссионном кружке «Высота», в секциях, в стенной газете «Серости – бой!» тоже можно без всякой натяжки назвать гуманитарной деятельностью.
Павел Слон был в золотой преддипломной поре, лидер факультета по всем направлениям. Борьба за узкие брюки, которую он возглавлял, закончилась в его пользу. Джаз тоже начал вылезать из рентгеновских кабинетов. Любимая наука шла вперед семимильными шагами и, как пишут в газетах, раздвигала горизонты. Любимая девушка Наталья параллельно оканчивала физмат, и оба фака уже называли ее Слонихой. «Танец слонов», – под общий дружеский смех объявлял на арендованных вечерах в знаменитой питерской школе «Петершуле» саксофонист Самсик Саблер, и они открывали бал под любимый многострадальный ритм «На балу дровосеков».
Павел осваивал акваланг, внедрялся в генетику, изучал свою Наталью – жизнь была заполнена до каемочки, и впереди были одни надежды – шла одна из лучших ленинградских весен, мир был распахнут на все четыре стороны… и тут еще такая встреча! Смурняга, скромняга, эдакий рыжебородый банщик оказался легендарным ученым. Свой парень, «неквадратный», отличный мужик – В-С, Великий-Салазкин.
Отправились гулять. Павел, конечно, решил показать приезжему с номерного Олимпа «свой Ленинград», гнездовья новой молодежи. Увы, как назло, Самсика собаки съели, Овербрук болен сплином, а Наталья небось на проспекте Майорова хвостом вертит – еще устроим проверочку!
Из телефонной будки Слон вышел обескураженный, и тогда за дело взялся Кимчик. У него, конечно, тоже был «свой Ленинград». Час, а то два бродили новые друзья по проходным дворам Васильевского острова, по задам продуктовых магазинов, опрокидывая поленницы дров и штабели бочкотары. Морзицер свистел в форточки первых этажей и полуподвалов каким-то условным свистом, индийским с клекотом. Полуподвалы давали отпор, и тогда приходилось бросаться в бегство по гулким торцам мистического острова, причем первым всегда убегал Великий-Салазкин, задрав брючата из довоенной диагонали.
– Давайте я вам свой Ленинград покажу, – сказал наконец Великий-Салазкин и привел друзей на Витебский вокзал в буфет, к сосискам и молочному дымному кофею. – Давайте погреемся, корешки.
