Журнал «Новый мир» - Новый Мир ( № 6 2000)

Сергей Шаповал. Расплата за суету. Виталий Коротич признается в том, что многое в жизни делал по-фарисейски. — «Фигуры и лица», 2000, № 4, 24 февраля.

Беседа с Виталием Коротичем. «Трагизм Евтушенко в том, что ему постоянно и неблагодарно напоминают, что ни здесь (в России. — А. В.), ни там (в США. — А. В.) ему делать уже нечего». «Здесь он (Василий Аксенов. — А. В.) рассказывает, как Америка его уважает, там — как его любит Россия». «Стихи ушли от меня».

Владимир Шляпентох. Россия и Моника Левински. — «Время и мы». Демократический журнал литературы и общественных проблем. Москва — Нью-Йорк, № 146 (2000).

Российские граждане, оживленно обсуждавшие скандал с Моникой, в большинстве своем просто не поняли, из-за чего сыр-бор разгорелся, ибо допущенная президентом Клинтоном «ложь под присягой» («Perjury») есть понятие, фактически отсутствующее в российском лексиконе.

Иван Шмелев: «Я сам был свидетелем». Архив писателя возвращается на родину. Публикация Елены Осьмининой. — «Литературная газета», 2000, № 6, 9 — 15 февраля.

Переписка 1936 года с адмиралом М. А. Кедровым (1878–1945) — полемика об обстоятельствах эвакуации врангелевской армии и гражданских лиц из Крыма.

Виктория Шохина. Битва в пути. Беглый очерк о «Новом мире» от Луначарского до Василевского. — «Кулиса НГ», 2000, № 3, 18 февраля.

«…И вот передо мною еще один юбилейный номер — за январь 2000-го. Как многолетнему читателю журнала, мне не хватает в нем обзорного очерка по 75-летней истории журнала. Очерка, исполненного не бегло, не пунктиром, а в полную силу — обстоятельно. Чтобы играл в нем и политический контекст, и кипели частные страсти, и были показаны человеческие отношения… Здесь кстати будет и рассказ о редакторстве Луначарского. И история о том, как поэт Борис Пастернак познакомился в „новомирских стенах“ с редактором отдела поэзии Ольгой Ивинской. И психологическая подоплека отношения Солженицына к старому „Новому миру“. И скандал вокруг романа Владимира Шарова „До и во время“… Да мало ли что еще!»

Глеб Шульпяков. Сказка про серого бычка. Виктор Ерофеев — последний писатель земли русской. — «Ex libris НГ», 2000, № 7, 24 февраля.

«Это не „Энциклопедия русской души“, а помойка русского б/у…» — говорит критик о новой книге Виктора Ерофеева «Энциклопедия русской души» (М., «Подкова», «Деконт +», 1999).

Александр Юдин. Новая украинская мифология. — «Неприкосновенный запас», 2000, № 1 (9).

Волхвы, поклонившиеся Младенцу Иисусу, были украинцами. В эпоху неолита украинцы одомашнили свиней, поэтому они так любят сало. В Киеве вышла объемная книга «Iсторiя древньоп Украпни VII–I тисячолiття до н. е.». Пока все это смешно, да и то — из Москвы.

Олег Юрьев. Полуостров Жидятин. Роман. — «Урал», Екатеринбург, 2000, № 1, 2.

Две части романа помечены как окончание/начало и начало/окончание. Один из романов Милорада Павича, состоящий из двух частей, тоже мог начинаться с любой из них. Олег Юрьев — петербургский поэт, прозаик, драматург, живущий в Германии. О романе «Полуостров Жидятин» см. очень резкий отклик Аркадия Райнера «Поток мыслей больного человека» («Независимая газета», 2000, № 46, 15 марта).

.

АДРЕСА: петербургский журнал «Новая русская книга»: http://guelman.ru/slava/nrk/nrk.html или http://kniga.com

.

ДАТА: 45 лет назад начал выходить журнал «Юность».

Составитель Андрей Василевский.

«НОВЫЙ МИР» РЕКОМЕНДУЕТ:

«Неприкосновенный запас». Очерки нравов культурного сообщества. Критико-эссеистическое приложение к журналу «Новое литературное обозрение». Выходит шесть раз в год. Электронная версия журнала: /magazine/nz.

Cм. также на сайте «Нового литературного обозрения»: http://www.nlo.magazine.ru

Сетевая литература

Если бы у нас по-прежнему существовала критика, описывающая литературу с помощью тематических признаков (военная проза, деревенская, молодежная, городская), то критика эта обязательно выделила бы на сегодняшней карте нашей литературы огромную область под названием «новая эмигрантская проза». Чуть ли не каждый третий (ну пятый — это уж точно) текст так или иначе, но — про эмиграцию. Эмиграцию туда или — обратно. Можно сказать, что появилась целая литература с собственными разделами и подразделами, со своими классиками, скажем, Довлатовым или Диной Рубиной, и эпигонами, со своими достижениями (к каковым я бы, например, отнес появившиеся недавно «Прозу поэта» Юрия Малецкого, «Щель обетованья» Наума Ваймана, «Славянский акцент» Марины Палей) и своими провалами (скажем, проза Н. Медведевой или В. Калашниковой). Короче, тема эта сегодня почти безбрежная. Не посягая на ее развертывание, хочу начать этот выпуск «Сетевой литературы» заметками о двух новых «эмигрантских» повествованиях: «Я вернулся» Михаила Федотова (интернетовский журнал «Русский переплет») и первая часть книги Виталия Печерского «Немецкий омнибус» (интернетовский журнал «Крещатик»).

Об этих текстах при всех их возможных недостатках следует говорить как о литературе. Оба сочинения настолько характерны для общей волны новой эмигрантской прозы, что провоцируют на некие формулировки относительно самого ее феномена.

«Немецкий омнибус» Печерского (http://www.kreschatik.demon.nl/Archive/No_7/prose.htm#pecherskij) написан в стилистике лирико-философской дневниковой прозы с элементами экспрессионизма. Здесь нужно отдать должное автору, не смущающемуся частичной заимствованностью интонаций у Генри Миллера — «Тропику Рака» он объясняется в любви через страницу. И это хорошо, потому что Печерский смог преодолеть Миллера, разумеется, на своем уровне, художественном и содержательном: автору удалось во многом сделать миллеровскую интонацию собственной, а этого более чем достаточно.

Перед нами записки эмигранта из России, живущего в общежитии для переселенцев в небольшом немецком городке. В романе есть такой эпизод: одним из переселенцев-соседей повествователя оказывается армянский писатель. Оба они занимаются одним: каждый пишет свою книгу. И повествователь, наблюдая творческие муки коллеги, сочиняющего сюжет, героев, подбирающего фактуру для своей книги, искренне недоумевает: зачем? Зачем сочинять, когда сама повседневность вокруг настолько выразительна, что ее нужно только записывать. Ничего более. Для Печерского это принципиальная установка. Пересказывать «Немецкий омнибус» бессмысленно, внешне это хаотическое собрание портретных зарисовок, пейзажей, историй, скажем, о бывших советских прапорщиках, наезжающих из новой России за подержанными немецкими машинами, о поездке в Нордхаузен, об уроках немецкого языка, о русских в немецких магазинах, о ландшафте в предгорьях Гарца, о ритуале немецкого застолья, о смысле занятий литературой, о немецких кабачках, о заболевшей собаке соседа и т. д. «То, что я пишу, похоже на дневник. Отрывочные заметки, комментарии. Для настоящей книги необходим герой. В казарме, которую ее обитатели прозвали „хаймом“, — нет, это не еврейское имя, а сокращение от немецкого „вонхайм“ (общежитие), — героев нет. Все одинаково бесцветны. Люди без свойств, но выбора нет, и я стараюсь придать им героизма хотя бы на бумаге».

Печерский делает попытку изобразить поток жизни «таким, какой он есть». И при этом у читателя не возникает ощущения бессвязного бессюжетного говорения. У романа Печерского есть сюжет, есть предмет описания, который превращает «пестрый сор» эмигрантского быта в цельное художественное повествование. Сюжет романа внутри самой ситуации, которую он изображает. Сюжет напряженнейший, драматичнейший — это сама эмиграция, то есть ситуация, в которой человек меняет мир, что вырастил и сформировал его для жизни именно в этом мире, на мир действительно другой; ситуация человека, меняющего свою жизнь, но не имеющего возможности при этом поменять свою кожу. В какой-то степени это добровольная смерть для воскрешения в новом качестве с непредсказуемыми последствиями — вполне возможно, что тот заново родившийся человек будет иметь совершенно другую иерархию ценностей, и при этом ценности, которые вынудили его на такую страшную операцию над собой, не будут иметь прежнего значения.

В этом отношении нынешняя эмиграция принципиально отличается от эмиграции семидесятых годов (за исключением, должно быть, еврейской эмиграции). Тогда многие уезжали из России еще и для того, чтобы продолжать в себе то лучшее, что воспитала в них Россия, чтобы спасать себя — русского. Художники и писатели вывозили выращенный в них Россией дар, как увозят больного ребенка из гибельного климата. (Уехавшие в семидесятые русские писатели и художники оставались частью русской жизни — и Солженицын, и Бродский, и Шемякин, и Ростропович, — русскими оставались не только новые журналы, скажем, «Континент» или «Грани», но и журналы первой эмиграции, «Вестник РХД», например.)