Елена Антонова - Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
В его кармане завибрировал мобильный телефон.
– Андрей, наверное? – улыбнулся Николай Васильевич.
Это действительно был Андрей, который требовал, чтобы Сергей возвращался к себе.
– Ну, – поднялся Сергей из-за стола, – спокойной ночи.
Сказав себе, что по крайней мере с Кирюшиными, правда значительно постаревшими, он увидится уже завтра, он окончательно понял – не останется.
Вернувшись в свою квартиру, он увидел, что она пуста. Хозяйственный Митя отодрал от стены даже панель под дикие камни.
Андрей предупредил, что спутниковая связь, открывающая временное окно на территории Средневолжска, будет отключена через час.
– Ты что? – закричал Сергей. – Я же с Мариной не попрощался.
– Ну и дурак! Долгие проводы – лишние слезы, – категорически отрезал Андрей. – Жми на диск.
– Ага. Сейчас, – растеряно пообещал Сергей. – Уже жму.
– Давай, старичок, – ласково сказал Андрей. – Тут тебя Катя уже заждалась.
Сергей торопливо спустился и побежал к Марининому дому. Последний раз он смотрел на знакомые окна, где все еще были живы и Ромка, став Романом Эдуардовичем, еще не уехал в Израиль, а ковырял новым перочинным ножиком перила в подъезде.
Улица была пуста. Вдали горел одинокий фонарь, на небе появились первые звезды.
Стараясь впитать в себя всю эту улицу до последних деталей, Сергей нажал на диск.
Вопреки всеобщим ожиданиям, он не обрадовался накрытому в институте столу. В конференц-зале собрались все руководители эксперимента – психологи, программисты, пародист Яблонский и даже отец вместе с дедом. Сергей вспомнил, что отец сделал для эксперимента одну важную установку.
– Прямо потомственность – семейственность, – грустно усмехнулся он.
Катюша одиноко сидела в уголке. Понимая, что Сергей тоскует по Марине, она не стала заговаривать с ним.
Барсов, довольный, как именинник, поднял первый тост.
– Справились на «пять», – заявил он Сергею и Катюше. – Идите сюда, я вас обниму по-стариковски.
– Я тоже ужасно скучаю, – шепнула Катюша, оказавшись рядом с Сергеем в могучих объятиях Барсова.
После этого они уселись за стол рядом.
– А помнишь… – мечтательно начал Сергей.
Не дождавшись Сергея перед началом учебного года, Марина обиделась. Через две недели Григорий Вульфович вынул из почтового ящика конверт, надписанный бахметьевской рукой.
– Жених пишет, – обрадовал он вечером Марину.
В благоговейном молчании они с Эсфирь Марковной ждали, пока она вскрывала письмо. В конверте оказались какие-то документы.
– Ничего не понимаю, – пожаловалась Марина и протянула бумаги матери.
Эсфирь Марковна вчиталась и охнула:
– Дарственная на дачу! Гришенька, ты помнишь, какая там дача?
– Широкая душа! – прослезился Григорий Вульфович.
Марина негодующе тряхнула головой:
– Он решил откупиться от меня дачей!
– Мариночка, – мягко сказал Григорий Вульфович. – Такая дача – это не тысяча рублей и не какое-то там кольцо с бриллиантом, чтобы про нее сказать – «откупиться». Что-то тут очень-очень странное.
Он опустил руку, в которой держал документы, и оттуда выпала записка.
– Это, наверное, мне, – сказала Марина и медленно прочитала: «Никогда не снимай со стены картину и часы».
– Ничего не понимаю, – опять сказала она.
Через неделю, в воскресенье, Энгельманы поехали в Сосновку.
Эсфирь Марковна по-хозяйски открыла шкафчики на кухне:
– Чего только тут нет. Гриша, посмотри, в какой интересной пачке макароны… ой!
– Что случилось, Фирочка? – поинтересовался Григорий Вульфович и поднял глаза на жену.
Она растеряно смотрела на него, держа в одной руке пачку макарон, а в другой – пухлый конверт, из которого выглядывала толстая пачка денег.
Дачу у Энгельманов не отобрали. Она была записана на целую семью, и их решили не трогать. Марина несколько раз находила в разных местах огромные суммы денег, которые позволили им пережить самые тяжелые времена.
Однажды она нашла в старом лыжном ботинке какие-то необычные деньги – маленькие банкноты непривычного цвета. Они были завернуты в записку, почерк которой был ей мучительно знаком.
«Ты очень догадливая девочка, – было написано рукой Сергея. – И я не сомневаюсь, что ты и так уже все поняла. Я буду любить тебя и через года. То, что ты видишь, – деньги, которые войдут в обращение в шестьдесят первом году, после денежной реформы. Их тебе хватит надолго. Марина! Когда мы увидимся в следующий раз, ты будешь уже намного старше меня».
– Я так и думала! – прошептала она.
Много лет ее не оставляло чувство, что она что-то упустила. Какая-то важная деталь ускользнула от нее.
Проворочавшись до рассвета в постели, она поняла, что она должна сделать.
Включив везде свет, она подошла к той картине, которую Сергей собственноручно повесил на стену задолго до своего исчезновения. Довольно милый пейзаж с заснеженным лесом. Она вскарабкалась на стул и стала внимательно его рассматривать. На одном дереве была изображена сорока, сидевшая на ветке. На ее голове что-то блеснуло, когда Марина осветила ее фонариком. Пришлось подложить на стул толстый словарь, чтобы лицо Марины оказалось на одном уровне с картиной. К голове сороки был прикреплен крошечный плоский круг, в середине которого блестело стекло. Марина осторожно протерла его рукавом халата. Потом она сбегала к зеркалу, привела себя в порядок и слегка подкрасила губы.
Вернувшись к картине, она прокашлялась.
– Дорогой Сережа! – сказала она, глядя в круглое стеклышко. – Спасибо тебе за дачу, за деньги. За то, что ты позаботился обо мне и о нашей семье. Это нам очень, очень помогло.
Она на секунду замолчала, порывисто вздохнула и решительно продолжила.
– А еще больше спасибо тебе за то, что ты подарил мне чудесные полгода. Самые лучшие полгода моей жизни. Ты знаешь, Сережа, мне действительно очень помогли деньги, которые ты так заботливо нам оставил. Но было бы гораздо лучше, если бы ты был со мной все эти годы.
Тут она почувствовала, что сейчас расплачется, и поспешно отошла от картины.
Много лет спустя она окончательно переселилась на дачу. Денег Сергея было достаточно, чтобы жить безбедно и с комфортом. На даче она и состарилась. Новый век она встречала там с двоюродной сестрой и ее семьей, которые любили гостить у богатой родственницы.
А спустя несколько лет, когда она сидела в старом шезлонге у себя во дворе, ей показалось, что она увидела у своих ворот до боли знакомую фигуру.
– Молодой человек! – несмело окликнула она. – Вы ко мне?
Человек у ворот вздрогнул и надвинул бейсболку поглубже на глаза.
– Нет, – хрипло сказал он. – Извините. Мне просто хотелось разглядеть дом.
И, повернувшись, он медленно зашагал прочь.
Мировая научная общественность подводила итоги эксперимента. Россия опять была в центре внимания. Потому что, как всегда, все в ней пошло не так. Во всяком случае, не так, как у других. На привозимые из будущего артефакты реагировали не отдельные личности и не отдельные концерны, а целая государственная машина. Причем не с точки зрения использования их в своих интересах, а с точки зрения идеологии. А отдельные личности в большинстве своем реагировали так непредсказуемо или не реагировали вообще, что в ближайшие два года наблюдался парад защиты кандидатских и докторских диссертаций. Тем хватило всем – историкам, философам, социологам и, конечно, психологам. Но самое главное – секретное психотронное оружие в конце концов все-таки было создано. Это произвело разрушительное действие в некоторых областях промышленности. Владельцы оружейных концернов, которые ценой подкупов, интриг и даже заказных убийств развязывали войны для успешной торговли оружием, вдруг в последний момент обнаруживали, что им гораздо больше хочется спонсировать молодых гениев, которые создавали картины из старых болтов, радиодеталей и разбитой кофейной чашки. Итальянская мафия прекратила свое существование. Старые мафиози стали выращивать фиалки в своих имениях, а молодых было некому учить. Гаишники перестали вымогать взятки и стали аккуратно выписывать квитанции. Даже жены ничего не могли с ними поделать. Суды стали неподкупными. Адвокаты могли со спокойной совестью уйти на покой, поскольку судьи добросовестно разбирались в делах и даже выносили оправдательные приговоры невиновным. Учителя перестали подсказывать во время единых государственных экзаменов, а проверяющие комиссии перестали выдавать экзаменационные работы родителям для исправления ошибок.
– Куда катится мир! – в ужасе воскликнул один папа, когда председатель экзаменационной комиссии отказался от острова в Тихом Океане в обмен на пятерку его чаду. Правда, это не помешало любящему папаше выкупить весь институт.
