Жанна Голубицкая - Записки брюнетки
— Я знала ее, — говорит Рита и в ее глазах до сих пор читается ненависть. — Это наша клиентка, с соседних богатых дач. На тот момент где-то полгода приезжала к нам каждую субботу. Отец ее сам в седло сажал, сам азам обучал и сам первый раз в поля вывез. Он еще ее Дианой называл — мол, в седле держится со статью богини-охотницы. Да какая она на фиг богиня! Так, ерунда — только папик богатый, морда смазливенькая да волосы до попы.
Ее Анной зовут…
Рита поняла одно: она невольно стала свидетельницей чего-то фатального. Ее саму отец воспитывал в строгости в отношении парней, и в свой 21 год Рита оставалась девственницей.
— Да и кавалеров, если честно, у меня особо не наблюдалось, — признается она. — Я ж все время на конюшне торчала, а тут только все свои, старинные друзья-приятели. Увиденное меня поразило так, что я сначала разрыдалась, не могла остановиться. Потом прыгнула в машину, ринулась назад в бабкин дом, даже к Особенной не заглянула — забыла, зачем вернулась на конюшню. В бабкином погребе нашла самогонку и с горя хватанула целый стакан — первый раз в жизни! Так хреново было на душе! А потом взяла и матери позвонила. Я даже как-то не подумала, правильно ли я поступаю? Может, мне надо было отца подкараулить и сначала с ним поговорить? Мол, я все знаю. Но я не соображала ничего, мне самой будто бы совет нужен был: как мне относиться к тому, что я увидела?
На часах был третий час ночи, но Елизавета Петровна сняла трубку сразу. Выслушав рыдающую дочь, она не выказала признаков удивления. Вялым, ровным голосом, а таким он у нее был весь последний год после инсульта, она сказала:
— Рита, успокойся, пожалуйста. Я давно все знаю, ее Анной зовут. Отец со мной серьезно говорил: он уже год с ней встречается, сильно влюблен и теперь решил уйти к ней насовсем. Сказал, что будет нас с тобой обеспечивать. У этой Анны очень богатый отец. Так что Петро уйдет жить к ней, квартира останется нам. То есть, тебе, — поправилась мать. — И на конюшне ты сможешь бывать сколько захочешь. Мы должны понять его, дочь, он еще молодой мужчина, а я сильно болею…
— Мать, ты что — дура? — закричала Рита в отчаянии и нажала отбой.
А жизнь-то налаживается…
Через день была суббота. Рита, как обычно, с утра была на конюшне, принимала клиентов. С ночлегом в те выходные снова никто не заехал, так что тянулись в основном дачники — покатать детей в манеже или походить шагом в леваде. Это было только к лучшему. Стояла сильная жара, лошади были квелые, но нервные — их мучили слепни.
— Отец приехал часов в пять, — вспоминает Рита, — выглядел он бодрым и счастливым. У меня аж дыхание перехватило, когда он, выходя из своего новенького блестящего джипа, раскинул руки и прокричал: а жизнь-то налаживается! Тогда впервые в жизни во мне шевельнулась ненависть к нему. Я забежала в тренерскую и позвонила матери, которая была в городской квартире:
— Срочно позвони ему и вызови в город, — сказала Рита матери. — Придумай что-нибудь: скажи, что тебе стало плохо, лекарства нужны. Или что с бухгалтерией путаница. Или… Ну, в общем, все сойдет.
— Рита, не дури! — пыталась осадить дочь Елизавета Петровна.
— Я сказала тебе, делай! — крикнула дочь. — Хотя бы ради меня!
Дальнейшие воспоминания явно даются Рите нелегко. Она нервно лупит себя по коленке конским хлыстом. Наблюдая за силой ударов, я понимаю: ей должно быть очень больно. Очень.
— Я не была уверена, что мать позвонит, — продолжает Рита. — Но она позвонила. Были ли у меня план? Скорее, нет. Я просто точно знала: в 7 обычно приезжает ОНА, она любит скакать на закате, ее отец приучил. Я подсчитала: если матери удастся вызвать отца в город, он не успеет вернуться к ее приезду. Зачем мне это было нужно, я тогда еще до конца не понимала. Возможно, я хотела поговорить с ней с глазу на глаз. У меня на душе была сумятица. Ты мне веришь?
— Верю, отзываюсь я.
Я действительно верю Рите. Есть в ней что-то такое настоящее. Недаром бывалые лошадники говорят: плохого человека лошадь к себе не подпустит. Лошади почти как женщины — они людей сердцем чуют.
Елизавета Петровна все же исполнила просьбу дочери и позвонила мужу. И Петро, сказав, что дело срочное, сел в машину и умчался в город. Вернуться обещал не раньше, чем часа через три.
Лошадь ее мечты
Как только — ровно в 7 — у конюшни появилась кокетливая «Тойота» Анны, Рита крикнула инструктору смены Даше:
— Седлай Особенную!
— Уверена, что надо выводить Особенную? — усомнилась опытная Дашка. — Она не оклемалась еще, даже в стойле стоит неспокойно.
— Сказала — седлай! — оборвала Рита справедливое возражение на правах хозяйки.
— Я знала, что эта Анна всегда просила у отца Особенную, буквально выпрашивала, — поясняет мне Рита. — Это была лошадь ее мечты. Но отец пошел ей навстречу всего-то раза два, и то только в своем присутствии — боялся за свою милую. Все-таки Особенная — лошадь под опытного седока, а Анна эта в седле без году неделя. Я была уверена: разрушительница нашей семьи обрадуется моему выбору. Так оно и произошло.
Клиентка растерянно озиралась по сторонам.
— Я-то видела, что она ищет глазами отца, не понимает, почему его нет, — продолжает Рита. — Обычно он сам ее встречал по субботам. А спросить, где он, она боялась, конечно, змея! Но, увидев, кого ей выводят из стойла, эта дурища обо всем на свете забыла, и об отце тоже, и закричала: «Ура! Ура, Особенная! Рита, большое спасибо!» А Дашка стояла и все с сомнением качала головой. И когда она мне еще раз напомнила про недомогание Особенной, я на нее рявкнула:
— Да знаю я! Угомонись, не глупее тебя!
Рита делает глубокую затяжку:
— Я знала и другое: после 7 вылетает мошка, Особенная ее переносит плохо, «козлит» (отбивает задними ногами) и делает свечки (встает на дыбы). И еще я знала, что Особенная до сих пор не выздоровела. А в болезни эта лошадь непредсказуема и неуправляема. Я все это знала, но плана у меня не было. Я хотела проучить эту наглую Анну. Я хотела, чтобы она почувствовала себя ничтожеством. Я хотела, чтобы ей было так же плохо, как мне. Но у меня не было конкретной мысли ее покалечить.
— Верю, — снова соглашаюсь я. Чисто по-женски я понимаю Риту. Когда в деле замешана любовь (и неважно чья — твоя или близких), женщины нередко действуют интуитивно, ослепленные одним желанием… А вот какое это желание — доставить наслаждение или причинить боль — увы, зависит от того, что с нами сделали те, кого мы любим.
— Езжайте в поля! — махнула Рита Даше, увидев, что та заводит Особенную в леваду.
Даша снова с сомнением уставилась на Риту: обычно в поля выезжают «сменой», а это не менее пяти всадников. В большой смене легче удержать лошадь, если ей вздумается «нести» — мчаться по собственному настроению и направлению, не слушаясь команд всадника и инструктора. Чем больше смена, тем безопаснее верховая прогулка. Вдвоем в полях — почти так же опасно как одному. В одиночестве гарцуют по открытому пространству только очень опытные наездники. И Даша, конечно, понимала: если Особенная начнет «козлить» в полях, даже опытный инструктор едва ли поможет ее наезднику. Но ничего не сказала, она боялась, что Рита нажалуется отцу и тот ее уволит. А Даше нужна была эта работа.
— Я стояла и смотрела, как две фигурки всадниц рысью удаляются в сторону леса. Я ни о чем не думала, — продолжает моя собеседница свою исповедь. — И когда вдруг, откуда ни возьмись, появился отец и с криком «Почему в поля отпустили двоих?» вскочил на Орлика и умчался в сторону леса, я тоже ни о чем не думала. Мне впервые за последние дни стало спокойно и как-то … безразлично!
Я даже не помню через какое время со стороны леса появился отец на Орлике. Его ненаглядная Анна лежала у него поперек седла — как в сказке про похищенную красавицу. За ними ехала Дашка на Балчуге — бледная как полотно. Наверное, они уже вызвали «скорую» с мобильника, потому что она подъехала практически сразу. Оттуда вытащили носилки, на них положили Анну, куда-то звонили все время — помню смутно. Я все это наблюдала как во сне. Только спросила: где Особенная? Ее нигде не было. Слышала только, как Дашка сказала кому-то: «Сбросила, упала на спину, копытом ударила, убежала в лес». Я поняла только, что на спину упала Анна, а все остальное — сбросила, ударила, убежала — сделала моя Особенная, моя умная девочка. Еще я поняла, кому были адресованы сказанные в никуда слова отца: «Я тебе никогда этого не прощу!»
Особенная вернулась сама, часа через три. Она была вся ободранная, в репейниках и еловых иглах, со съехавшим набок седлом — наверное, носилась бесконтрольно по лесу.
Рита аккуратно вычистила ее, накормила и поставила назад в стойло.
