Юрий Козлов - Реформатор
Мир стоял как вкопанный.
«Я бы не стал называть это обменом, — ответил Савва, — потому что ответы на мой и его вопросы оказались одинаковыми. Я знал ответ на его вопрос, но не знал, что это одновременно и ответ на мой. Он в свою очередь знал ответ на мой вопрос, но не знал, что это ответ и на его вопрос. Он спросил меня: что надо сделать, чтобы пройти коридор? Я ответил: любить и не бояться».
«Любить… смерть? Не бояться смерти?» — удивился Никита.
«Не смерть, — ответил Савва, — а… вообще все, включая смерть. Смерть — сестра жизни. Я решил, что любовь хороша не только для жизни, но и для смерти, которая нуждается в ней, как все сущее. Почему Господь не защищал подвижников веры, своих апостолов, когда их предавали мучительным казням? Потому что его безграничная любовь распространялась также и на смерть, как часть сущего. И ты видишь, он выбрался из этого коридора».
«Другим», — ответил Никита.
«Harley-Davidson», как астероид по небу, промчался по Кутузовскому проспекту, черной иглой воткнулся в бетонный клубок развязок.
Никита перевел дух.
Они чинно вкатились на подворье бетонной церкви, где их не без тревоги поджидал отец Леонтий. Тревога, впрочем, ушла с его лица, как только он убедился, что они живы, а мотоцикл цел.
«Я не обещал ему, что будет легко, — ответил, сходя на землю, Савва. — Умереть и воскреснуть так же трудно, как и восстать».
«Значит, человечки на макете тоже должны любить и не бояться… чего?» — спросил Никита, который как раз писал статью, где доказывал, что в природе не существует силы, способной заставить русский народ восстать.
«Любить Россию, — сказал Савва, — не бояться за нее умереть».
«Да мыслимое ли дело, — воскликнул Никита, — заставить русских любить Россию, не бояться за нее умереть? Русские предпочитают любить власть, а умирать от нищеты, которую обеспечивает им любимая власть».
«Не менее мыслимое, — ответил Савва, — чем воскреснуть из мертвых, уйти в коридор и вернуться живым. Применительно к народу, восстание и есть тот самый коридор, который надо пройти. Знаешь, — добавил, подумав, — мне кажется, что все большие дела в мире делаются через смерть, воскрешение и… восстание. Так что мне оставалось всего-ничего — слегка подкорректировать компьютерную программу. Даже если меня арестуют, — усмехнулся Савва, — то смогут обвинить только в несанкционированном проникновении в чужую базу данных. Кажется, за это полагается штраф в размере ста минимальных зарплат. Он виноват в том, — Никита понял, что брат имеет в виду Предтечика, — что окружил себя ничтожными людьми, положил в основу управления государством не великие цели, не волю к их осуществлению, но смехотворную компьютерную программку, обеспечивающую ему мифический рейтинг, тупое следование в вонючем хвосте западной цивилизации».
Оставив Савву в церкви, Никита пошел домой, где его встретил отец, который тогда еще не знал, что превратился не только в Вечного, но еще и Лунного Жида. Кажется, отец расхаживал по квартире со стаканом виски в руке, но с таким же успехом он мог расхаживать со стаканом компота или сока. От алкоголя он отныне только трезвел.
«Что там?» — кивнул отец в сторону окна, как будто сам не мог подойти, посмотреть, что там.
По Кутузовскому проспекту между тем нескончаемым потоком, как рыба на нерест, двигались люди. Местом внезапного (политического?) нереста, как догадался Никита, была избрана Красная площадь. Лососей-людей было так много и были они столь разные — ряженые с лампасами в жестяных орденах казаки, башкиры в лисьих малахаях, мордва и черемисы в расшитых рубахах с монистами, цыганки в пестрых, крутящихся как волчки юбках и при размашистых, как крылья беркута, веерах, неизвестно откуда взявшийся, но окруженный всеобщим почетом, узбек в тюбетейке, стеганом халате верхом на мерно стучащем копытцами ишаке — что казалось, сама многонациональная, неопрятная, ленивая, но добрая Россия идет к Кремлю свергать Предтечика, которого, впрочем (если верить ведущим прямой репортаж с Красной площади корреспондентам «Маяка»), уже и не было в Москве. Как ни совали микрофоны корреспонденты в дышащие перегаром, редкозубые рты россиян, никто толком не мог объяснить, что, собственно, сотворил Предтечик, что именно переполнило вечно сухую, ненаполняемую по определению, чашу народного терпения.
Никто, кстати, так никогда и не узнал, куда делся тогдашний президент. Подобно кузнечику с ядерным моторчиком, он прыгнул в воздух и… не приземлился на грешную землю. Некоторое время судьба Предтечика, впрочем, интересовала российскую общественность. В газетах появлялись статьи, где утверждалось, что кто-то видел его, серфингующего в обществе темнокожей полинезийки в прибрежных водах Австралии. Другие люди свидетельствовали, что Предтечик поселился на ранчо в Чили, а все свободное время посвящает выращиванию винограда и изготовлению глиняных горшков, для чего у него в саду оборудована гончарная мастерская. А Савва однажды в пьяном бреду предположил, что Предтечика… спас отец, создав для того специальный (персональный) виртуальный макет России с маленькими человечками. Там — на макете — Предтечик будет их вечным президентом.
С началом Великой Антиглобалистской революции о Предтечике (навсегда) забыли, как, впрочем, забыли о многих куда более достойных людях. А может, думал иногда Никита Иванович, гуляя по залитому лунным светом саду Святого Якоба, он прыгнул как кузнечик с ядерным моторчиком и… долетел до Луны, опережающе составил там компанию отцу, сочиняющему «Самоучитель бессмертия»?
«Там то, — ответил Никита не желающему смотреть в окно отцу, — что ты притащил из коридора, а именно, воскресшая любовь к России, восстание масс».
«Народ имеет право на восстание. А любовь к России никогда не умирала, — ответил отец. — Это, кстати, его и сгубило, — произнес с огорчением, как если бы Предтечик был третьим его сыном. — Он решил править, не принимая ее в расчет, как если бы этой любви не существовало в природе и генах. Он ошибся».
«Стало быть, — спросил Никита, — его власть была не от Бога?»
«От технологии, — сказал отец, — смоделированной на компьютере холодным, презирающим Россию разумом. Это был неудачный синтез, — добавил после паузы. — Его погубила, — на мгновение задумался, — внутренняя пустота, которую он заполнил не тем вином. Что такое внутренняя пустота? — спросил отец и сам же ответил: — Малый объем, а то и полное отсутствие души. Он в этом не виноват, но его выдвинули во власть именно по этому признаку».
«То есть, он зло?» — уточнил Никита.
«Он не зло, — ответил отец, — он — ошибка, исправление которой приведет… к еще большей, боюсь, что уже неисправимой ошибке».
«Неужели ради этого стоило идти в коридор?» — удивился Никита.
«Ты не поверишь, — пристально посмотрел куда-то в пустоту отец, как если бы внутри одного мира ему открывались невидимые для прочих смертных двери, ведущие в другие миры, — но там действует коммунистический принцип: от каждого по способностям, каждому — по потребностям. Беда в том, — с недоумением уставился в пустой стакан, — что человек не всегда правильно оценивает свои способности и почти всегда преувеличивает потребности».
… — Пришли, — объявил негр, вталкивая Никиту Ивановича в просторное тускло освещенное помещение, напоминающее одновременно спортивный зал, морг и… храм. В углу у окна на круглом крутящемся стульчике (раньше такие устанавливали в барах перед стойками) сидел, как попугай на ветке, наводящий ужас на подлунный (постглобалистский) мир человек по имени (фамилии) Сабо.
Никита Иванович обернулся.
Дверь в которую его ввели, захлопнулась. Негр и китаец увели Малину в другое место.
Побледнев от страха, Никита Иванович медленно, как Вий (тому, правда, нечего было бояться) поднял веки.
— Здравствуй, Савва, здравствуй, брат, — произнес Никита Иванович. — Сколько лет, сколько зим? Сколько весен и осеней?
Противоход
Савва молчал. Он смотрел на Никиту Ивановича, но как будто его не видел. Точнее — смотрел сквозь него, как смотрят на собеседников сумасшедшие, боги и… утомившиеся врачи-психиатры.
Савва сделался стопроцентно (металлически) седым, а некогда седая (сначала в виде пули, потом — кленового листа, а там и растопыренной пятерни) прядь была теперь светло-русой и пушистой, то есть такой, какими в молодости были волосы Саввы. Ни к селу, ни к городу Никита Иванович вспомнил анекдот про лягушку, которая прислала свою фотографию Ивану-царевичу. Не смотри, что на снимке я зеленая и в бородавках, — написала она на обратной стороне, — на самом деле я белая и пушистая. Никите Ивановичу хотелось верить, что и Савва на самом деле «белый и пушистый», что вот сейчас он спрыгнет со стула, они обнимутся, и все наваждения закончатся, все недоразумения разрешатся.
