Питер Хёг - Фрекен Смилла и её чувство снега (с картами 470x600)

Он протягивает руку мне за спину и берет у меня из рук моток троса, как берут острый инструмент из рук маленького ребенка.

— Иди туда и жди.

Он освещает противоположную стену. Там начинается туннель. Я иду туда. Теперь я узнаю этот путь. Он ведет не наверх, им все кончается. Началом конца всегда был туннель. Как и началом жизни. Тёрк привел меня сюда. Все время, от самого судна, он меня вел.

Только сейчас я понимаю, как он великолепно все спланировал. Он не мог сделать этого на борту. Ему все еще надо возвращаться назад, «Кронос» все еще должен когда-то войти в какой-то порт. Он не смог бы этого скрыть. Но это будет еще один случай дезертирства. Исчезновение, как и в случае исчезновения Яккельсена. Никто не видел, как я его встретила, никто не увидит, как я исчезну.

И механик не вернется назад. Он поймет, мое исчезновение он свяжет с Тёрком с такой же уверенностью, как если бы он видел нас здесь. Тёрк заставит его нырять, очевидно, он им нужен, по крайней мере для того, чтобы поместить в воду первую порцию взрывчатки. Они заставят его нырнуть, а потом он перестанет существовать. Тёрк вернется, и окажется, что произошла авария, может быть неисправность акваланга. Тёрк придумает, как это сделать.

Теперь я понимаю назначение того оборудования у озера. Механик распаковывал его, пока Тёрк говорил со мной. Поэтому он и увел меня с собой в лабораторию.

Свет от его фонарика освещает камень, отбрасывая тень на стену передо мной. Когда я вхожу в туннель, становится темнее.

Это прямоугольная, горизонтальная шахта, два метра высотой и два метра шириной. Через несколько метров она расширяется. Здесь стоит стол. На столе измерительные приборы, молочные бутылки, сушеное мясо, овсяная крупа — все двадцативосьмилетнего возраста и покрыто льдом.

Я жду, пока глаза привыкнут к слабому свету льда, и иду дальше, пока все не становится черным, и даже тогда я продолжаю идти вперед, ощупывая вытянутой рукой стену. Уровень пола немного поднимается, но нет никакого движения воздуха, а значит, нет и выхода. Это тупик.

Передо мной оказывается преграда — стена льда. Здесь я останавливаюсь в ожидании.

Не слышно звука шагов, но виден свет, сначала далеко, потом ближе. Фонарик у него закреплен на лбу. Луч света находит меня у стены и замирает. Потом он снимает фонарик. Это Верлен.

— Я показала Лукасу холодильник, — говорю я. — Когда это прибавят к убийству Яккельсена, ты получишь пожизненное заключение без права амнистии.

Он останавливается на полпути между мной и светом.

— Даже если тебе оторвать руки и ноги, ты все равно найдешь способ лягаться.

Он наклоняет голову, произнося себе что-то под нос. Это похоже на молитву. Потом он делает шаг ко мне.

Сначала мне кажется, что это его тень на стене, но потом я все-таки оглядываюсь. На льду распускается роза, метра три в диаметре, нарисованная мелкими красными точками, разбрызганными по стене. Потом его ноги отрываются от земли, он раскидывает руки, поднимается в воздух на полметра, и его бросает на стену. Он застывает словно большое насекомое посреди цветка. Только тогда слышен звук — легкое шипение. В свете лежащего на земле фонаря возникает серое облако. Из облака появляется Лукас. Он не смотрит на меня. Он смотрит на Верлена. В руке он держит пневматический гарпун.

Верлен шевелится. Одной рукой он пытается нащупать что-то на спине. Где-то под лопаткой выходит тонкий черный стержень. Металл, должно быть, особым образом легированный, поскольку его прочности хватает, чтобы удержать тело в подвешенном состоянии. Дистанция была не более полутора метров, когда Лукас выстрелил. Острие вошло примерно в то же место, куда был нанесен удар Яккельсену.

Я выхожу из полосы света и прохожу мимо Лукаса.

Я иду навстречу поднимающемуся яркому белому солнцу. Когда я выхожу из туннеля, я вижу, что это горит укрепленная на штативе лампа. Они, должно быть, запустили генератор. Рядом с лампой Тёрк. Механик стоит по колено в воде. Я не сразу узнаю его. На нем большой желтый костюм с сапогами и шлемом. Я уже преодолела половину расстояния до них, когда Тёрк замечает меня. Он наклоняется. Из багажа он достает цилиндр размером со сложенный зонтик. Механик стоит ко мне спиной. Он в шлеме, поэтому не сможет услышать меня. Сняв компас, я бросаю его в воду. Он поднимает голову и видит меня. Потом начинает отодвигать стекло шлема в сторону. Тёрк возится с зонтиком. Выдвигает ствол.

— С-смилла.

Я продолжаю идти. За мной в трубе туннеля слышны гулкие шаги.

— Я нырну т-только один раз. Это нужно для завтрашней работы.

— Для нас с тобой не будет завтрашнего дня, — говорю я. — Спроси его, где Верлен.

Механик поворачивается к Тёрку. Смотрит на него и понимает.

— Мальчик, — говорю я, — почему?

Я спрашиваю из-за механика и чтобы потянуть время, а не потому, что мне самой нужен ответ. Я знаю, что случилось, так точно, как если бы я сама была с ними на крыше.

Я чувствую Тёрка, как будто он часть меня. Через него я ощущаю весь драматизм ситуации. Ему в его игре так много нужно учесть. Понять, может ли он обойтись без механика. Принять какое-то решение. И тем не менее его голос спокоен, почти печален.

— Он прыгнул.

Я продолжаю идти, пока он говорит. Он присоединяет перпендикулярно стволу длинный магазин.

— Он испугался и прыгнул.

— Почему?

— Я хотел попросить его вернуть мне кассету. Но он побежал, он не узнал меня. Думал, что я чужой человек. Было темно.

Он снимает оружие с предохранителя. Механик не смотрит на оружие — он смотрит Тёрку в лицо.

— Мы поднимаемся на крышу. Он меня не видит.

— Следы, — лгу я. — Я видела следы, он обернулся.

— Я кричал ему, он обернулся, но не увидел меня.

Он смотрит мне в глаза.

— Он глухой, — говорю я. — Он был глухой. Он не обернулся. Он ничего не слышал.

У меня под ногами лед, я иду по льду по направлению к нему, как Исайя двигался прочь. Как будто я — Исайя. Но теперь на пути назад. Чтобы что-то изменить. Чтобы попробовать, нет ли иной возможности.

Лукас всего в пяти метрах от Тёрка, когда тот его замечает. Он обошел камень с другой стороны. Внимание Тёрка было поделено между мной и механиком.

Нельзя предусмотреть все. Даже он не может всего предусмотреть.

— Бернард мертв, — говорит Лукас.

Он держит перед собой гарпун. Он, видимо, зарядил его снова. Гарпун кажется длинным, как пика; на мгновение Лукас своей прямой и тощей фигурой напоминает героя мультфильма. На его брюках образовался ледяной панцирь. По пути к берегу он, должно быть, проваливался в воду.

— Тебе придется ответить, — говорит он.

Зонтик Тёрка дергается. Большая, невидимая рука разворачивает Лукаса. Раздается глухой звук выстрела, и Лукас делает пируэт. Он снова оказывается лицом к нам, но теперь у него нет левой руки. Он опускается на лед, заливаясь кровью.

И тут приходит в движение механик. Выходя из воды, он на короткий миг становится похож на большую рыбу, выпрыгнувшую на берег. Зонтик со звоном катится по льду. Даже без оружия прямая фигура Тёрка полна самоуверенности.

Механик настигает его. Одна желтая рукавица опускается на плечо Тёрка, другая зажимает ему рот. Потом его руки сжимаются. Когда лицо, обрамленное светлыми волосами, отклоняется назад, он склоняет над ним свой шлем, и они смотрят друг другу в глаза. Я ожидаю услышать звук отрывающихся позвонков. Звук этот должен быть не хрустом чего-то ломающегося, а треском чего-то встающего на место.

Тёрк наносит удар ногой, умелое движение, направленное снаружи по дуге в лицо механика. Он попадает сбоку в шлем с тем звуком, с которым топор входит в деревянный пень. Желтая фигура медленно накреняется набок и встает на колени.

Зонтик лежит на льду передо мной. Мой страх перед оружием так велик, что я даже не отталкиваю его ногой.

Механик выпрямляется. Он начинает стаскивать акваланг. Движения его замедленны, как у астронавта в невесомости.

Тёрк бросается бежать. Я бегу за ним.

Он сможет заставить остальных сняться с якоря. Им это не понравится. Особенно Сонне не понравится. Но он заставит их это сделать.

Он бежит вдоль трещины. Его фонарик мигает в темноте. Ночью в Кваанааке я выходила на лед, чтобы принести домой куски льда из талой воды. Ночью лед гостеприимен. У меня нет фонарика, но я бегу словно по ровной дороге. Не то чтобы без труда, но уверенно. Камики цепляются за лед не так, как его сапоги.

Ему не так уж много надо — один-единственный неосторожный шаг, и он упадет, как упал Исайя.

Белые поля, на которых остался лежать снег, образуют в темноте шестиугольники. Мы бежим через Вселенную.

Я раньше его пересекаю край глетчера и спускаюсь вниз. Я хочу отрезать ему путь к моторной лодке. Он не видел и не слышал меня. И все же он знает, что я здесь.

Лед — hikuliaq, новый лед, образовавшийся в том месте, откуда унесло старый. Он слишком толстый, чтобы смогла пройти моторная лодка, и слишком тонкий, чтобы можно было идти по нему пешком. Над ним висит, покачиваясь, белый морозный туман.