Мариша Пессл - Некоторые вопросы теории катастроф
Во вторник Хавермайер объявил назначенную дату церемонии (а также что после нее уроки отменяются – такой своеобразный праздник имени Ханны). Далее он сообщил, в виде эпилога, что Ханну похоронили в Нью-Джерси. Печальный финал. Я даже не слышала ни разу, чтобы Ханна произносила это название – Нью-Джерси.
Явились только мы, ученики, и одетые в терракотовые тона преподаватели, а также хор школы (семнадцать зануд, недавно переименовавшие себя в «Хоровое общество» для пущей важности). Школьный капеллан на полставки звался не преподобный Альфред Джонсон, или проповедник Джонсон, или евангелист Джонсон, а благопристойно-абстрактно: мистер Джонсон. Вероятно, он учился в каком-нибудь богословском заведении, а каком именно – никто не знал. Руководство школы строго-настрого запретило ему выдавать хотя бы косвенно, к какой конфессии он принадлежит, дабы не обидеть ненароком единственного ученика, чьи родители относились к течению «Святых последних дней» (Кейденс Боско). В рекламном буклете школы – «Ввысь, к знаниям!» – двухэтажную каменную часовню назвали «святилищем», не связав ни с одной конкретной религией (в каникулы там проходили «светские мероприятия»). Часовня считалась просто «домом веры» – а какой веры, вопрос темный. Вряд ли и мистер Джонсон это знал. Мистер Джонсон ходил не в облачении священника, а в защитного цвета брюках и рубашке поло с короткими рукавами, ярко-синей или темно-зеленой, словно помощник, подносящий клюшки при игре в гольф. Говоря о Высших Силах, он употреблял такие слова, как «благодатные», «поддерживающие» и «преобразующие». Эти Силы «помогают пережить трудное время», и следовать им «способен каждый, приложив немного труда, стараний и доверия». Словом, Бог у него – что-то вроде турпоездки в Канкун.
Я сидела во втором ряду, вместе с другими выпускниками, уставившись в текст пьесы «Луна для пасынков судьбы» (О’Нил, 1943), чтобы не встретиться взглядом с Аристократами, когда они появятся. За все это время я никого из них не видела, кроме Джейд и Найджела (его мама высадила из машины прямо перед нашим «вольво»; я тянула время, расстегивая и застегивая молнию на рюкзаке, пока Найджел не скрылся за дверями Ганновера).
До меня доходили обрывки слухов.
– Не понимаю, с чего я так восхищалась Мильтоном, – сказала на углубленной литературе Мейкон Кэмпинс. – Мы сегодня рядом сидели на биологии – ничего такого особенного, парень как парень.
– Вот и Джоли из-за этого с ним рассталась, – ответила Энджела Гранд.
Я надеялась увидеть их в столовой или на общем собрании (украдкой, как мы с папой когда-то подсматривали в трейлер самого маленького в мире гермафродита в цирке шапито на Хеллоуин), но они там не появлялись. Видимо, родители договорились с мистером Баттерсом, и наша пятерка исправно посещала психолога Деб Кромвель по утрам и на большой перемене. Деб, невысокая и желтолицая, с медлительными движениями и маслянистой речью (ходячий шматок камамбера), устроилась как дома в комнате 109 корпуса Ганновер, обвешав стены разнообразными плакатами и диаграммами. Когда я пробегала мимо по дороге на углубленный матанализ, она всегда сидела там в одиночестве, листая собственные брошюрки о борьбе с депрессией (если только Мирта Грейзли не заходила ее навестить, скорее всего случайно: говорят, она часто вместо своего кабинета забредала в совсем другие комнаты, в том числе и мужской туалет).
Хор на балконе запел «Осанна, честь и слава», а наши Аристократы все еще не показывались. Я уже решила, они снова сидят у психолога и Деб знакомит их с радостями Принятия Себя и Расставания С Прошлым, но тут сама Деб вместе со школьной медсестрой миз Джарвис просеменили к скамье, где сидел Хавермайер, а рядом – его жена Глория, до того беременная, что издали казалось, будто ее придавило громадным валуном.
Тут кто-то ахнул; это Доннамара Чейз, прямо позади меня, чуть не грохнулась в обморок. Вся школа, включая учителей, разом обернулась. В часовню гуськом вошли наши пятеро, объятые любовью к себе (см. «Эбби-роуд», Битлз, 1969). Аристократы были в черном с ног до головы. Мильтон и Найджел похожи на ниндзя (размеров XL и XS), Лула в длинном глухом шифоновом платье несколько вампирского толка, а Джейд откровенно копирует Жаклин Кеннеди на Арлингтонском кладбище (громадные темные очки, сдвинутые на лоб, и винтажная черная сумочка из крокодиловой кожи с успехом заменяли вуаль и Джон-Джона)[426]. Замыкал шествие Чарльз, похожий на обугленного слона, – тоже весь в черном, только гипс на левой ноге (от щиколотки до бедра) торчит громадным бивнем. Бледный, страшно исхудавший, он ковылял на костылях, мрачно глядя в пол, а лицо блестело от пота (золотистые кудряшки прилипли ко лбу, словно подмокшие кукурузные колечки к миске). Мне стало совсем тошно – не потому, что я сейчас не с ними и не одета в черное (я и не подумала даже, напялила дурацкое платьице в цветочек), а потому, что Чарльз был так не похож на того, каким я его встретила впервые, осенью, когда он хлопнул меня по плечу на утреннем общем собрании. Тогда он был «Спокойной ночи, луна» (Браун, 1947), а теперь – «Там, где живут чудовища»[427] (Сендак, 1963).
Аристократы уселись в первом ряду, как раз передо мной.
– Сегодня мы собрались в этом священном прибежище, чтобы выразить свою скорбь и вместе с тем вознести благодарность, – начал с кафедры мистер Джонсон.
Облизнул губы и бросил взгляд в текст (он постоянно облизывал губы; видно, они у него вроде картофельных чипсов – солененькие и вызывают привыкание).
– Три недели назад всеми любимая Ханна Шнайдер нас покинула, и все это время непрестанно звучат самые добрые слова в ее адрес. Люди рассказывают о том, как она повлияла на нашу жизнь – в великом и в мелочах. Сегодня мы все вместе хотим выразить благодарность за то, что нам довелось повстречать такого прекрасного человека, учительницу и друга. Спасибо за ее доброту, человечность, ее заботу о нас, мужество в преодолении препятствий и радость, которую она дарила. Жизнь вечна, и любовь вечна, а смерть – ничто, всего лишь горизонт, а горизонт – всего лишь линия, обозначающая пределы нашего взора.
Джонсон бубнил и бубнил, переводя взгляд с одной части слушателей на другую с регулярностью поливальной установки – наверное, почерпнул сие полезное знание на курсах для проповедников: «Необходимо сплотить аудиторию, создав у каждого чувство причастности и человеческого единения». Речь была не такая уж гадостная, просто в ней никак не отражалась Ханна. Сплошь «она была светлым человеком» да «она мечтала о благе для всех», и ни слова о том, чем она жила на самом деле, – этой темы Хавермайер и прочие учителя боялись до дрожи, как если бы вдруг обнаружили асбест в корпусе Элтон или узнали, что повар школьной столовой Кристиан Гордон болен гепатитом А. Я так и видела стандартный текст проповеди с пометками «вписать нужное имя» (см. www.123pominki.com, № 8).
Когда он наконец умолк, хоровое общество взгремело, чуть фальшивя: «Снизойди на нас, Божья любовь». Ученики потянулись к выходу, улыбаясь, ослабляя галстуки, подтягивая резиночки на прическах «конский хвост». Я напоследок еще раз воровато глянула на Аристократов – они сидели, как статуи, с каменными лицами. Во все время проповеди ни разу не шевельнулись и не перешептывались между собой. Только Лула, словно почувствовала мой взгляд, обернулась, когда Эва Брюстер зачитывала текст из Псалтири, и, стиснув зубы, так что на щеках образовались вмятинки, посмотрела прямо на меня (и тотчас уставилась в пространство; так пассажиры машин, что мы с папой обгоняли в своем «вольво», смотрели мимо нас, на более интересные вещи: траву, небо, рекламные щиты у дороги).
Хавермайер двинулся по проходу со свинцовой улыбкой на лице, рядом катилась Глория, а за ней семенил мистер Джонсон, жизнерадостный, что твой Фред Астер, исполняющий фокстрот с очередной красоткой. Тут и Аристократы поднялись. Не глядя ни направо, ни налево, высоко держа голову, точно так же, как Ханна, когда танцевала с бокалом в руке под «Лихорадку» Пегги Ли[428] (а то и просто за обеденным столом, притворяясь, будто ей интересны наши дурацкие рассказы о школьной жизни), они проследовали к выходу и растворились в ослепительном сиянии дня.
Я забыла предупредить папу, что сегодня нас отпустят раньше. Пришлось бежать к телефону-автомату в безлюдном вестибюле Ганновера.
– Оливки! Постой!
Я оглянулась – это был Мильтон. У меня не было большого желания с ним общаться. Кто его знает, каких он мне гадостей наговорит, распалившись после поминальной службы… Но я приказала себе остаться на месте. «Отступай только перед лицом неминуемой смерти», – пишет Нобунага Кобаяси в книге «Как стать убийцей сёгуна» (1989).
– Привет, – сказал он со своей обычной улыбкой ленивца.