Фридрих Дюрренматт - Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Романы и повести
— Я думал, что Мани ничего не будет, если я об этом не сообщу, — пояснил староста.
Начальник откинулся на спинку кресла.
— Претандер, — сказал он, — нам с тобой нет нужды обманывать себя, у девушек в этом возрасте бывают самые неприличные фантазии.
— У меня есть свидетель, — ввернул староста.
— Вот оно что, есть свидетель, — машинально повторил начальник управления. — Кто же это?
— Учитель Фронтен, — ответствовал староста.
— Ах, этот сочинитель! Так-так, значит, сочинитель, — протянул начальник управления. — Если ты хочешь подать жалобу на развратные действия, тебе следует вручить ее вашему участковому полицейскому, он доложит о ней прокурору, а тот сообщит в суд вашего округа.
— Значит, все начинать сначала? — возмутился староста.
— Порядок есть порядок.
— Хорошо, я подам эту жалобу, — сказал староста.
— Претандер, — опять принялся за свое начальник, — ты упрям как осел и собираешься впутаться в историю, которая и для тебя, и для всего вашего ущелья добром не кончится. Не могу тебе сказать почему. Ты-то полагаешь, что если я начальник управления кантона, да еще и возглавляю суды и полицию, то знаю все дела лучше, чем ты. Ни черта я не знаю! Уверяю тебя, староста, наша страна — самая загадочная страна в мире. Никто не знает, кому что на самом деле принадлежит и кто с кем играет, чьи карты в игре и кто тасовал колоду. Мы делаем вид, будто живем в свободной стране, причем не уверены даже в том, принадлежим ли мы еще самим себе. История с Эльзи и твоим псом мне совсем не нравится, а уж от укушенного в зад ночного сторожа меня просто жуть берет. С каких это пор ночной сторож позволяет кусать себя в зад? А потом — этот барон фон Кюксен! Разве такой титул вообще существует? Вдобавок он еще и житель Лихтенштейна. А тамошним жителям угодно считать себя одновременно и австрийцами, и швейцарцами, а кроме того, еще и лихтенштейнцами. Но что понадобилось этому лихтенштейнцу в вашем ущелье? За этим кроется что-то такое, до чего мы лучше не будем докапываться, ведь и в сейфах наших банков мы тоже не роемся. Пусть тайное остается тайным. И судебное разбирательство ничего не изменит. Не подавай жалобу, даже если все, что ты рассказываешь, — чистая правда. Девичья невинность все равно когда-нибудь пойдет прахом, а с этим лихтенштейнским бароном я сам поговорю и готов держать пари, что он тоже заберет свое заявление. Только пса тебе все же придется пристрелить. Я, как глава полиции, вынужден это потребовать. Весной опять откроется «Приют нищеты», и из-за твоего Мани в опасности окажутся куда более ценные зады, чем задница сторожа.
— Пса я не пристрелю, а жалобу в суд подам, — уперся староста.
Начальник управления встал с кресла.
— Тогда я прикажу его пристрелить. А ты кати в свою деревню, да побыстрее, мне пора, в «Медведе» меня ждут партнеры по картам.
Возле дома участкового староста вышел из автобуса и выложил полицейскому свою жалобу устно.
— Ну вот, придется мне все же заниматься этой писаниной, — проворчал тот, обгладывая телячью голень.
Ему понадобилось несколько дней, чтобы изложить заявление старосты на бумаге, и прошло еще несколько дней, пока он приехал в деревню, чтобы староста поставил под ним свою подпись. Заодно он посоветовал Претандеру нанять адвоката, потому как теперь дело затянется надолго. Не зная, что дальше делать с этим заявлением, Лустенвюлер переслал его знакомому полицейскому вахмистру, участок которого находился за ближней деревней. Тот через два дня случайно обнаружил письмо Лустенвюлера у себя в почтовом ящике и лично доставил его писарю своей деревни, который был еще и выборным судьей того округа. Но поскольку писарь еще не покончил с налоговыми декларациями, которые он самолично заполнял на каждого налогоплательщика своей деревни, то в конце марта он переслал жалобу Претандера в столицу кантона следователю, который ее и прочел. Следователь этот был полон предубеждений. В свое время он хотел стать хирургом, но денег на учебу не было, и он стал юристом, но на собственную контору денег опять-таки не хватило, денег вечно не хватало, и он стал чиновником, но и тут карьеры не сделал. Фактически он не был настоящим следователем — тот был в отпуске, но не был он и его заместителем — тот был болен, он был лишь заместителем заместителя. Постоянные неудачи убедили его в том, что в кантоне все делается не так, как надо, поэтому он тут же поверил, что Эльзи была изнасилована и что пес лишь укусил ее обидчика, чтобы защитить хозяйку. Однако, поскольку причина этой его убежденности заключалась в комплексе неполноценности, порождающем вечную невезучесть, у него не хватило духу разобраться в заявлении старосты, и он просто сунул его обратно в конверт. Его шеф, настоящий заместитель следователя, в следующий понедельник избавился наконец от гриппа. Но не вынул заявления из конверта.
— Того, что приходит из ущелья Вверхтормашки, — сказал он, — я принципиально не читаю.
Зато настоящий следователь, вернувшись из отпуска, тем основательнее ознакомился с заявлением, покачал головой и сделал вывод, что перед ним требование возмещения понесенного ущерба, которое начальник управления не считает подлежащим срочному рассмотрению. А ведь уже несколько адвокатов спрашивали, не подал ли староста Претандер жалобу на ночного сторожа пансионата, и вот теперь перед ним эта жалоба. Тут заварится такая юридическая каша, что понадобятся бесконечные допросы и расследования, как бывает при любом пустяковом конфликте, который пробивается сквозь все доступные ему инстанции, пока не попадет в федеральный суд, а когда он туда наконец доберется, у этой девицы давно уже народится с пяток сорванцов, и ей будет без разницы, который из них от кого. Тут уж высший долг юстиции — не давать делу хода. Изнасилование! Да еще в ущелье Вверхтормашки! Так ведь там это — самый естественный вид секса. Нет, он не так глуп, чтобы подставиться газетчикам из «Блик» и «Беобахтер». И он сунул жалобу Претандера под кучу еще не разобранных дел, а вечером в «Медведе», сидя за картами, спросил начальника управления, был ли у него деревенский староста из ущелья Вверхтормашки. Тот кивнул и выпустил колечки дыма. Этот болван еще хлебнет лиха с такой дочкой и таким псом, обронил следователь и раздал карты. Пса придется убрать, и кантон будет жить спокойно.
Староста не сдавался. Он бросался от одного адвоката к другому и от одного члена Национального совета к другому, побывал даже у двух членов Совета кантонов, но никто не захотел ему помочь. Мол, жалоба его так и так «обречена», лучше поставил бы себя на место следователя, ведь тот по уши завален разными жалобами, да и нет у старосты никаких других доказательств, кроме выдумок Эльзи. Новая жалоба только ухудшит дело, а ему надо бы наконец выполнить распоряжение и пристрелить пса. Но староста и не думал его выполнять, так что после третьего предупреждения участковый полицейский Лустенвюлер получил приказ лично исполнить распоряжение начальства. Он снял со стены винтовку, доехал на джипе до развилки дороги и потопал вверх по склону в деревню. У околицы стоял староста, тоже с винтовкой в руках. Рядом с ним сидел Мани. Лустенвюлер остановился и задумался. Ему бы, собственно, следовало взять на мушку пса, но тогда староста мог бы взять на мушку его самого. Лустенвюлер напряженно думал. Еще неизвестно, имеет ли он вообще право стрелять в собаку, сидящую рядом с человеком, а вдруг он попадет не в нее, а в него? Лустенвюлер напряженно думал. А не предусмотрены ли такие случаи в полицейском уставе? У него было смутное ощущение, что аналогичные случаи рассматриваются именно там. Но что это были за случаи, Лустенвюлер не помнил. Так они стояли друг против друга уже битый час — он, староста и его пес. Лустенвюлер почувствовал голод. Он вынул из бокового кармана кусочек сервелата и начал есть. Пес завилял хвостом. Лустенвюлер вновь полез в карман и бросил собаке колбаску — это было уместно, ведь он намеревался ее пристрелить. Староста тоже полез в карман и тоже вытащил кусочек сервелата. Все трое принялись есть колбасу: староста, его пес и полицейский. Пес ел быстрее всех. Лустенвюлер все еще не представлял себе, как ему справиться с порученным делом. Они простояли друг против друга уже два часа. Если он предложит старосте отойти в сторону, он не сможет одновременно прицелиться в пса, ибо если он одновременно прицелится, то и староста сделает то же самое, но прицелится в него самого, а если они выстрелят одновременно, то он и пес могут быть одновременно застрелены, и тогда он, Лустенвюлер, хоть и погибнет при исполнении своего долга, но о долге погибнуть за пса он еще никогда не слышал, пес — все же не отечество. А если он предложит старосте отойти в сторону, но не станет целиться в пса и староста отойдет, не целясь в него самого, он сможет потом взять пса на мушку. Но поскольку пес реагирует быстро, тот успеет наброситься на него, прежде чем он нажмет на курок. Они простояли друг против друга уже три часа кряду. И Лустенвюлер потопал к джипу.
