Айрис Мердок - Море, море
Все это я твердил себе снова и снова, когда думал о том, что я мог бы сделать и что должен был сделать; как и Джеймс, вероятно, думает, когда бродит один по скалам, которых я теперь просто видеть не могу. И моя тоска по Титусу – жгучее, безысходное чувство утраты того, что могло бы стать для меня величайшим благом, – еще обострилась теперь, когда моя навязчивая идея насчет Бена оказалась у меня отнята. Ведь ею я как-никак утешался, я мог переложить на него свою вину. Это безумие прошло, но не сменилось более чистой, более нормальной печалью. Груз греха и отчаяния остался, он только еще тяжелее придавил меня. Мне открылись новые грани горя. Я убил сына Хартли. Я как вор вломился в ее жизнь и украл то единственное, что было для нее куда большим благом, чем могло бы стать для меня. Я не решался представить себе ее страдания и как они могут отразиться на ее отношении ко мне. Неужели она теперь будет считать меня убийцей? Иногда мне почему-то казалось, что ей просто не придет в голову меня осудить, что она не способна воспринять меня отвлеченно, как ходячее зло. А иногда казалось, что скорбь по Титусу, в которой нет места для Бена, может сблизить даже нас. Пока мне оставалось только ждать. Мне даже верилось, что теперь она подаст мне знак. И в этом я не ошибся.
Вот так, выжидая, наблюдая, горюя, мы с Лиззи совершали наши прогулки. И понемногу стали говорить о прошлом, об Уилфриде и Клемент, и Лиззи рассказала, как ревновала меня к Клемент даже после того, как я ушел от нее. «Я всегда чувствовала, что ты – собственность Клемент». Говорили о театре, и какое это чудо, и какой ужас, и как Лиззи рада, что разделалась с ним. Лиззи спросила у меня про Жанну, и я кое-что рассказал ей, а потом пожалел, потому что увидел, как больно ей было это услышать. На этих прогулках Лиззи, потная, запыхавшаяся, в мятых выгоревших платьях, с лицом, красным от загара и частых слез, не казалась моложе своих лет. Она из тех женщин, чья внешность подвержена разительным переменам. В ее лице и теперь еще бывало что-то детское, таинственная смесь старого и юного. Но она утратила былое сияние – или это мне заволокло глаза. Она была преданная, милая и так старалась меня утешить, все говорила о второстепенном, избегая главного. «Конечно же, Перри не питал к тебе ненависти, никогда этого не было, это он просто так сказал. Он любил тебя, преклонялся перед тобой, всегда говорил о тебе с таким восхищением».
Как-то раз на обратном пути мы неожиданно вышли к ферме Аморн, которую я обычно обходил стороной. Мы быстро миновали жилой дом под дружное тявканье целой семейки колли, и я уже перевел дух, как вдруг из-за угла, из прохода между службами, появился Боб Аркраит, хозяин «Черного льва». Он приблизился к нам с видом собаки, которая не лает, но вот-вот зарычит и укусит.
– Скверное вышло дело, мистер Эрроуби, хуже некуда.
– Да.
– Говорил я вам, какое у нас море.
– Да.
– Не мог выбраться на берег, вот в чем беда-то.
– Возможно.
– Я его видел как раз за день до ТОГО. Был возле башни и видел, как он все пробовал влезть на ту скалу, что возле вашего дома, и все срывался. Это надо быть совсем без головы, чтобы купаться, когда такие волны. В конце-то концов он вылез, но это уж из последних сил. Долез до верхушки и свалился мешком. А в этот раз, видать, совсем вымотался, волны и шваркни его о скалу. Да, вот так, наверно, и было. Зря вы разрешали ему там купаться. С нашим морем шутки плохи, я же вам говорил. Говорил
– Да, нельзя было этого допустить. – Я двинулся дальше.
Он крикнул мне вслед:
– Мой брат Фредди вас знает. Он вас знает.
Я не обернулся. Всю дорогу до дому мы с Лиззи молчали. Я решил, что велю Джеймсу уехать завтра, а Лиззи отправлю на следующий день. Спровадить их вместе я не мог, потому что не хотел, чтобы Джеймс вез ее в Лондон в своей машине. Я чувствовал, что больше она мне не нужна, а без Джеймса и подавно мог обойтись,
и невтерпеж стало при свидетелях переживать то, что я все острее ощущал как мой позор и падение.
Я вошел в дом с твердым намерением разыскать Джеймса и сказать ему, чтоб уезжал завтра утром, и вдруг услышал какой-то диковинный, ритмичный, сверлящий звук. Не сразу я сообразил, что это телефон, – я успел начисто забыть о нем. Это он звонил в первый раз, и я тотчас решил, что звонит Хартли. Потом я, конечно, не мог вспомнить, где он стоит. Наконец я обнаружил его в книжной комнате и с замирающим сердцем подскочил к нему.
Голос был Розины:
– Чарльз, это я.
– Привет.
– Я хотела сказать, до чего жаль мальчика.
– Да.
– Ужасно жаль. Ну да что тут скажешь. Но послушай, Чарльз, я хочу у тебя что-то спросить.
– Что?
– Это правда, что Перегрин пытался убить тебя?
– Он столкнул меня в море. Он не хотел меня убивать.
– Но он столкнул тебя в эту страшную яму, в самый водоворот?
– Да.
– Ну и ну.
– Ты откуда звонишь?
– Из «Ворона». Могу сообщить тебе новость.
– Какую?
– Ты слышал про этот суперфильм «Одиссея», который собирается снимать Фрицци Айтель?
– Да.
– Ну так вот, он предложил мне роль Калипсо.
– Как раз для тебя.
– Замечательно, правда? Я давно так не радовалась.
– Желаю удачи. А меня, Розина, оставь, пожалуйста, в покое.
– Оставляю тебя в покое. – И дала отбой. Выйдя из книжной комнаты, я услышал в кухне голоса Лиззи и Джеймса. Дверь была закрыта, но что-то в тоне их разговора насторожило меня. Чуть помедлив, я распахнул дверь. Джеймс увидел меня через голову Лиззи и сказал:
– Чарльз.
Вещий страх пронзил меня. Сердце заколотилось, во рту пересохло.
– Да?
Они вышли в прихожую. Лицо у Лиззи было красное, вид испуганный.
– Чарльз, мы с Лиззи хотим тебе что-то сказать. Как же молниеносно в человеческом мозгу возникают
видения катастрофы! За две секунды я прожил долгую пору душевных мук. Я сказал:
– Знаю я, что вы хотите мне сказать.
– Нет, не знаешь, – сказал Джеймс.
– Ты хочешь сказать, что вы очень привязались друг к другу и считаете своим долгом сообщить мне об этом. Отлично, принято к сведению.
– Нет, – сказал Джеймс, – Лиззи привязана не ко мне, а к тебе. В том-то все и дело, потому я и должен рассказать что-то, что должен был рассказать уже давно.
– Что же?
– Мы с Лиззи давно знакомы, но решили не говорить тебе, потому что это наверняка вызвало бы у тебя совершенно беспочвенную ревность. Вот, в сущности, и все.
Я воззрился на Джеймса. Таким я, кажется, еще никогда его не видел. Вид у него был не то чтобы виноватый, но смущенный и растерянный. Я отвернулся и настежь распахнул парадную дверь.
– Вот видите… – начала Лиззи чуть не плача.
– Не перебивайте, – попросил Джеймс.
– Мне кажется, добавить тут нечего, – сказал я. _ Ты торопишься с выводами, – заметил Джеймс.
– А что еще прикажешь мне делать?
– Выслушать правду. Я познакомился с Лиззи очень давно, на вечеринке, которую ты устроил по случаю какой-то премьеры. Я тогда оказался в Лондоне, ну и пришел.
– Представь себе, я даже как будто припоминаю этот случай.
– Лиззи запомнила меня просто потому, что я твой родственник. Потом, гораздо позже, когда ты уже ушел от нее и она была очень несчастна, она мне позвонила и спросила, не знаю ли я твой адрес в Японии – ты тогда работал в Токио.
– Я хотела тебе написать, – сказала Лиззи сдавленным голосом. – Это была моя инициатива, я натолкнула его на это.
– Но вы стали встречаться, – сказал я, – вы не только разговаривали по телефону.
– Да, мы встречались, но очень, очень редко, не больше шести раз за все эти годы.
– И ты думаешь, я этому поверю?
– Ему было жалко меня, – сказала Лиззи.
– А как же! Значит, вы встречались, чтобы поговорить обо мне.
– Да, но только, если можно так выразиться, на деловой почве.
– Смотри, какие деловые люди!
– Я в том смысле, что Лиззи интересовало, где ты находишься, как твое здоровье. Ни в каком другом смысле мы тебя не обсуждали. Знакомство наше было поверхностное и отнюдь не в личном и не в эмоциональном плане.
– Не может этого быть.
– Речь шла о тебе, а не обо мне и Лиззи. И повторяю, мы почти не виделись и вообще никакого общения не поддерживали.
– Он просил, чтоб я к нему не приставала, – сказала Лиззи, – а мне иногда так хотелось что-нибудь про тебя узнать.-
– Джеймс всегда знал про меня меньше, чем кто бы то ни было.
– Безусловно, – сказал Джеймс, – нам давно следовало бы тебе сказать, что мы немного знакомы. Но ты мог истолковать это знакомство по-своему. Не обижайся, но я ведь знаю, какой у тебя болезненно ревнивый характер.
– Ты очень недвусмысленно дал мне понять, что я уже расстался с Лиззи к тому времени, когда ваше знакомство созрело…
– А оно и не созрело. Но la jalousie natt avec 1'amour…
– Это-то верно.
– Что это значит? – спросила Лиззи, все такая же красная, испуганная, несчастная.
– Ревность рождается вместе с любовью, но не всегда умирает вместе с любовью.
