Леонид Леонов - Пирамида. Т.2
Несмотря на относительную давность скорбного происшествия, оно с паузами изнурительной апатии вновь и вновь повторялось в дымковском воображении. Мысленно привставая на цыпочки, он с пристальным интересом следил поверх толпы, как через зал уносили старика Дюрсо в его загадочную неизвестность: покачивался обострившийся белый нос и болталась в такт шагу свешенная с носилок рука. Впрочем, кое-что о дальнейшем было ему известно со слов квартирной хозяйки в Охапкове, которую будто по молодости лет расспрашивал с некоторых пор под предлогом любознательности, как оно происходило раньше, до революции. Простодушная русская баба, перехоронившая уйму родни на своем веку, она, мастерски подпершись локотком, описывала жильцу благолепный ритуал православного погребения в мельчайших подробностях, которые тот последовательно, с холодком в коленях примеривал на себя. Юлия застала недавнего полуприятеля в припадке свойственного детям страха, что если и с ним когда-нибудь случится то же самое, он не успеет своевременно выскочить из тела, то их закопают вместе в упаковочном ящике, потолок коего удушающе нависнет над самым его ртом. Когда минутой позже включили свет, то стало видно — чего стоили ангелу его трехдневные умозрительные упражнения. Робкая радость внезапной отсрочки засветилась у Дымкова во взоре при появленье гостьи, однако сознание какой-то тайной вины заставляло его дичиться, держаться поодаль и совсем как у ее любимого, тоже ужасно совестливого пойнтера, избегать прямого взгляда. Поэтому, прежде чем войти, она суховато посоветовала ангелу проветрить помещение и сама распахнула за собой дверь в коридор из прихожей — дать выход ворвавшемуся через окно сквозняку. «Словно в солдатском купе у вас здесь». В целях лучшего укрощения она вообще применяла к ангелу всякие пронзительные строгости, а время от времени, для установления интеллектуальной дистанции, пускала в ход непонятные ему слова, безотказно вгонявшие в краску беднягу. Однако на жесткий вопрос, чем тут занимается впотьмах и в гамлетовском одиночестве, неожиданно последовал ответ, что как раз собирался принять душ за минуту до ее прихода. Если вдуматься, какой-то смысл таился в задуманном омовенье, наверно, даже подсознательная потребность противодействия слишком убыстрившемуся врастанию своему в человеческое естество. Но если бы Юлия, избитая чужими чемоданами и отравленная простонародными испарениями, не была так утомлена с дороги, все равно вряд ли стала бы вникать в подобные сложности, кстати, даже не подозреваемые ею в столь простецком, низшем и не очень опрятном организме. Зато реалистичность прозаического, опять же весьма уместного намерения отменяла возникшую было досадную, потому что разоружающую жалость к беспомощному чудаку. Когда же дочь с прискорбным видом вынужденной необходимости поинтересовалась напоследок подробностями крайне неприятной истории, о которой речь, то Дымков вполне правдиво и с полнотой, уличающей глубину его преступления, изложил предшествующие обстоятельства, утаив лишь свое конфузное двухчасовое сидение в каменной щели на Плющихе.
— Но допускаю также, — чуть не в слезах признался он наконец, — что и внезапная эта,. — ну, немочь моя! — дополнительно расстроила старика. А он целое утро твердил мне, что надо блеснуть в глазах приезжего начальства!
Видимо, Юлия давно была готова к неизбежному сиротству, — в значительно большей степени встревожило ее дымковское сообщенье о наметившемся усыханье его заветного дара. Она испытала предвестную пустоту ограбленности — не в силу, однако, грозившего ей ущерба в сфере непосредственного обладания, а просто утрачивала потенциальную возможность для утоления своих ужасных порой по масштабу и грешности, все возраставших мечтаний. От выполнения их, как и тогда с Москвой, ее все равно удержал бы риск самой погибнуть под развалинами мира, зато боренье с ними становилось в последнее время содержаньем перенасыщенной внутренней жизни, которого ей так недоставало раньше.
— Простите, милый Дымков, — несколько смягчилась она в очевидном полусмятенье, — как же могло так обернуться? По крайней мере когда это у вас началось и в чем выражается?
Тот понуро развел руками в знак безоговорочного признанья своей провинности:
— Ну, не сразу, конечно, задержки замечались и раньше. Однажды с полминуты потребовалось на раскачку... но я всегда делал вид, будто сержусь, и публика еще сильней хлопала, потому что это продлевало удовольствие. Однако каждый раз благополучно проходило. И вдруг обнаружилось, с неделю назад, что оно совсем у меня не летает... ну, словно гвоздями пришитое!
Последовала образная исповедь, как именно и у них что-то иногда не получается, — полная интимнейших сведений, неоценимых для специалистов по физиологии ангельства. И пока он выворачивался наизнанку, лишь бы угодить женщине, в покровительстве которой отныне больше всего нуждался, Юлия рассеяно слушала с опущенной головой, лишь бы не видеть его подпухших, цыплячьим пушком заросших щек в пятнах уличающего румянца... Слушала и вспоминала первую их прогулку в сокольнической роще, когда абсолютно беспричинный, казалось бы, в благостном безветрии весеннего заката, безмерный дымковский испуг убедил ее в чрезвычайности только что совершившегося события и, следовательно, в наличии какой-то иной реальности за обманчивой занавеской действительности. Право же, если бы не коснувшиеся позже ее самой, на сновиденье похожие странности, вроде подаренного ей фантастического подземелья, то каким-то бессовестным и, главное, совершенно бессмысленным розыгрышем отзывалась развернувшаяся вкруг нее иррациональная буффонада. О, как хотелось Юлии выяснить — уже в тот раз или только сейчас кто-то потешался над ее жадным ожиданием необыкновенности!
— И все же у меня недостает ума охватить механизм явления, — продолжала настаивать она. — Ведь это не вода, не деньги, не молодость даже, чтобы бесследно иссякнуть однажды. Ведь вы же ангел...
— Теперь я почти бывший ангел, — кротко сказал Дымков.
Она лишь головой покачала на слишком уже примиренческое отношение к творимой против него несправедливости.
— И вы считаете вполне нормальным, дорогой, что вас без предупреждения покидают здесь на произвол судьбы? — возмутилась она с намеком на плачевную участь чуть оступившегося бессмертия в среде смертных, тем самым как бы снимая с себя всякую, по наследству от покойного, ответственность за дальнейшее дымковское существованье. — Что же это — опала, отставка или просто сокращенье штатов, как у нас на земле?
Ангел подавленно молчал и оживился лишь на вопросе — в какой приблизительно стадии зату-ханья находится сейчас его таинственная способность, по-видимому, нуждающаяся в регулярном упражнении, как и прочие у живого существа. Оказалось, она еще возвращается и даже в полную силу порой, но помимо воли и даже вне сознания, как прошлой ночью, например. Едва помыслив о своих вероятных злоключениях впереди, он в зримом состоянии обошел областную тюрьму, знакомясь через тайные глазки с бытом заключенных, и так же машинально оказался у себя в номере потом.
— Даже представить себе щекотно возможный оборот, кабы застукали на месте любознательности! — с озорным проблеском усмехнулся Дымков. — Но если я правильно понял ваши тревоги, то можете не опасаться за игрушки, которые я вам подарил. Хотя бы на исходе, я все еще ангел пока! — и в который раз, украдкой же кинул взгляд на свое отражение в трюмо для выяснения, чем он там занимается, навязчивый и в качестве третьего лица присутствующий, долговязый чудак.
Ничто не утомляет в такой степени приличных людей, как ложное чувство какой-то вины за гомерические несчастья собеседника, к тому же лишенного элементарного такта прикрывать их хотя бы фиговым листком улыбки. Вскоре Юлию стало попросту угнетать общенье со столь унылой личностью, и заранее пропадало всякое удовольствие задуманного мщения. Так мало оставалось от прежнего Дымкова по миновании его прелестной иногда девственной дикости, особенно в минуты почти необузданной щедрости, придававшей ему экзотическую необычайность, что можно было совсем не стесняться с ним теперь. Чтобы не связывать себя непосильными обязанностями, она воздержалась от вопросов насчет его дальнейших намерений и успел ли приобрести какое-либо ремесло взамен утраченного. Только справилась мимоходом, ел ли что-нибудь со вчерашнего дня, и, не дожидаясь утвердительного ответа, тут же заказала по телефону с доставкой в номер нечто изюмно-постное, побольше и вроде русской кутьи. Ввиду предстоящего отьезда в столицу, где у Дымкова имелась хоть какая-то жилплощадь, а также памятуя обычное его безденежье — всегда на полном иждивенье у Дюрсо, она выложила ему на стол буквально всю оказавшуюся в сумочке мелочь, что-то около ста семнадцати рублей с копейками. По тогдашним деньгам их с избытком хватило бы на обратный билет и минимум месячную харчевку, тем более что он обходился без особых гастрономических причуд. Словом, под воздействием приведенных здесь деталей и оттенков Дымков сам стал под конец понимать возникавшее меж ним и гостьей социальное расстоянье. Чтобы облегчить ей выход, он даже поднялся с места чуть раньше Юлии: прямое свидетельство, что несчастья способны не только огрублять живое существо. Больше того, все глубже осознавая свою измену девочке из Старо-Федосеева, вровень с ним не приспособленной к жизни, и в особенности нуждаясь во властном руководстве Юлии, он уже никогда не решался напомнить ей о своем существованье. Примечательно, что и у Юлии как-то слишком быстро затерялся его охапковский, на случайной бумажке записанный адрес. К счастью, оказались безуспешны и розыски Дымкова через адресное бюро, предпринятые Юлией месяц спустя скорее из тайных опасений расплаты неизвестно за что, нежели угрызений совести. По своей бездокументности, видимо, тот не числился ни в столице, ни в ее окрестностях, так что зарождалась смутная надежда — если не сгинул вовсе, как хотелось бы, — не забрался куда-то в таежный распадок, в непроходную земную щель по инстинкту зверя, ощутившего свою непригодность к жизни, значит, просто рассосался в ничто, как заведено у призраков. Обладая спасительной в общем то способностью — пройти через все стадии настоящего чуда, как сквозь горное облако на перевале, и не заметить прохладной влажности на лице, Юлия совсем легко выкинула бы из памяти дымковский эпизод, кабы не его вещественный след, громоздкое подземное имущество, пепел ее же собственных перегоревших желаний.
