Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Тревожный сон снова унес меня в свое загадочное царство.
НЯНЬКИ
— Сбегаем к Зое? — спросила меня Валя.
— Мне все равно, — ответила я. — Куда ты, туда и я.
И мы помчались. Нам открыла рыжеволосая худенькая девочка и, приложив палец к губам, впустила в общий коридор. Комната показалась мне маленькой, потому что вдоль стен стояли две неубранные раскладушки, кровать и сундук, а в центре стол, заваленный грязной посудой.
— Ну и раскардаш у тебя, Зоя! — голосом, чуждым притворства воскликнула Валя.
— Мусику два месяца исполнилось и маме пришлось выйти на работу, — с тихим сожалением произнесла Зоя.
Щеки ее зарделись. Она виновато улыбнулась.
— А кто малышку нянчит? — тут же деловито спросила моя подруга.
— Так мы же с Аленкой! Мама только в перерыв прибегает ее покормить. Хорошо хоть работа рядом. Вот мамина подруга уже через месяц сыночка отняла от груди. Мамам лучше бы вообще не работать, пока детки в пеленках, но на одну зарплату семье не прожить, — вздохнула Зоя.
В ее голосе слышалось какое-то особенное недетское сочувствие.
— А почему в ясли не отдадите? — осенило меня на удивление простое решение их проблемы.
— Пока дождемся своей очереди, Муська уже в школу пойдет. Да и платить там надо, — со знанием ситуации мягко, без раздражения ответила Зоя.
Валя занялась посудой, а я подошла к малышке. Муся хаотично болтала ручками и недовольно кряхтела.
— Чего она просит? — спросила я новую знакомую.
— Сухих пеленок. Соседка не позволяет их на общей кухне развешивать, а в комнате не успевают сохнуть, потому что я форточку не открываю. Боюсь сестренку простудить, — жалобно и кротко улыбнулась Зоя.
Она развязала тесемки, которыми были перевиты ножки девочки, развернула мокрую пеленку и вытерла розовую попку.
— Начали кашкой кормить, а желудочек не принимает, вот и пачкает подгузники чуть ли не каждый час, — между делом рассказывала мне Зоя.
— Можно мне подержать твою сестричку? — несмело попросила я.
— Заверну, сначала. Ты только головку придерживай, — озабоченно предупредила меня маленькая няня.
Я еле дышала от волнения и никак не могла взять девочку. Рук не хватало. Зоя снисходительно засмеялась, а потом покровительственно, но весело растолковала:
— Представь себе, что это кукла. Смелее!
Она положила Мусю на мои деревянные руки, а головку приклонила на плечо.
Пришли еще две девочки поиграть с малышкой. Они щекотали ей щечки, совали в рот тряпочки, бумажки, а она хватала их ротиком и сердито морщилась. Наконец крошка не выдержала и заревела. Подруги одновременно схватили ее и... так уж получилось, что Маруся упала на пол.
Я в ужасе закричала:
— Разбилась!
— Не бойся, маленькие падают, как кошки, мягко, — успокоили меня девочки, схватили орущий кулечек и потащили на кухню.
Зоя прижала к себе сестричку и заговорила нараспев:
— Ах ты, моя маленькая, хорошенькая. Не плачь, крохотуля бестолковая. Скоро придет мамочка и покормит тебя как надо.
Она целовала сморщенный лобик и пушистую рыжую макушку малышки. Та на время притихла.
Зоя быстро налила в бутылку молока, натянула соску и попросила старшую подружку покормить Марусю. Крошка от удовольствия засопела. Но тут соска выскочила из ротика, и молоко полилось по личику. Муся поежилась, потом закричала, но нянька, увлеченная разговором, ничего не замечала. Я сунула соску в орущий ротик. Малышка закашлялась и стала извиваться всем тельцем. Поняв свою вину, я заревела. Подскочила Зоя, схватила Мусю за ножки и принялась хлопать по спинке. Я испугалась еще больше и убежала на кухню. Когда вернулась в комнату, всем довольная Муська лежала на клеенке, а девочки развлекали ее, а может, развлекались сами. Они играли с нею, как с обыкновенной куклой: повязывали платочек, примеряли разные юбочки, красили щечки. Головка девочки беспомощно болталась, она беспорядочно сучила ножками, но не кричала.
— Муське нравится, когда к ней прикасаются, — солидно объяснила Зоя, — теплые руки любит.
Я осторожно трогала шишку на лбу девочки, гладила малюсенькие пальчики, ноготки на ногах и думала: «Меня, наверное, также в детдоме кто-то таскал и ронял».
Пришла еще одна девочка с двухлетним братцем. Ходить ему было негде, и он весело переползал с кровати на раскладушку, заворачивался в одеяла, прятался под подушками. Но стоило его сестричке наклониться над Мусенькой и ласково засюсюкать, как лицо мальчика приняло странное, почти болезненное выражение. Он вдруг подскочил и швырнул в малютку чашкой. Его сестра на лету поймала ее.
— Маленький, а уже хулиганит, — удивилась я.
— Ревнует, — засмеялась девочка. — Хочет, чтобы я только его любила.
Когда мы возвращались из гостей, я, поморщившись, спросила Валю:
— Как могут родители оставлять маленьких детей без присмотра?
— Мне, кажется, мои подружки хорошо справляются. Я так же с Юлей возилась. Мы только первый месяц ее в ясли водим. Она меня няней зовет.
— Ты не обижаешься?
— Наоборот. Значит, она понимает, как я ей нужна. Она так свою любовь ко мне выражает. Тебя испугало то прискорбное недоразумение? Так ведь обошлось.
Она говорила благоразумно и спокойно. А я не понимала ее, была в полнейшем недоумении, растерянности и глядела на подругу пристально, с недоверием.
СКОРЛУПА
С первых дней жизни в семье мне хотелось рассказать родителям о своей прошлой жизни. Я довольно быстро поняла, что с Олей откровенничать не стоит. У нее нет ни души, ни сердца. Я никак не могу определить, что ее радует, что печалит. Ее безразличие ко всему поражает меня. День прошел, и ладно. Сыта, никто не побеспокоил — и хорошо.
Дождалась выходного и попросила деда пойти со мною в парк. Как только вышли на улицу, и моя рука оказалась в большой ладони деда Яши, я, собрав все свое мужество, начала рассказывать ему о жестокой Валентине Серафимовне. Дед занервничал, замахал руками и резко сказал: «Забудь, что было!» Я опешила. Я надеялась пониманием, сочувствием смыть горесть прошлого и начать новую радостную жизнь. Хотела, чтобы он обнял меня, как обнимают родных детей, пожалел и сказал:
— Я сделаю все, чтобы ничто не напоминало тебе о прошлом. Я тебя люблю и хочу, чтобы ты меня тоже полюбила.
А я бы ответила:
— Я вас сразу полюбила.
Еще попросила бы, чтобы он не пугался моих слез, потому что они или от радости, или от воспоминаний. А он меня прервал, не захотел выслушать, побоялся обременить себя моей болью. Обида захлестнула меня. Я опустила голову, закусила губу и всеми силами старалась отвлечься, расслабить сжатое болью сердце, успокоить душу, которую не удалось облегчить сочувствием. Я же не просила наказать Валентину Серафимовну! Мне просто захотелось, чтобы дед меня пожалел и тем самым приблизил к себе. И может, тогда прошлое перестало бы для меня существовать так зримо или казалось бы бесконечно далеким. Но ничего не получилось. Я опять повесила огромный замок на кладовую горестной души и снова осталась одна. Больше никогда не пыталась искать сочувствия. Слишком тяжело получать отказ в понимании от человека, которому поверила. Невыносимо тяжело.
Дед привел меня в парк, купил мороженое, дал денег на карусель, а сам сел на лавочку. Лижу эскимо машинально, не чувствую вкуса, не думаю ни о чем. Я снова спряталась в свою непроницаемую скорлупу. Душа моя превратилась в маленькое облако и улетела ввысь. На земле осталось бесчувственное тело, у которого вокруг сердца — холодное, пустое пространство.
Лежа в постели, вспоминаю выходной день. Витек, мне хотелось забросить мороженое далеко-далеко. Но я не могла обидеть деда. Стараясь глубже запрятать свою боль и раздражение, я сжала ладонями локти, будто боялась выпустить из души остатки терпения. Кто бы знал, как велико мое отчаяние! Оно вызывает непонятную скованность всего тела. В такие минуты я становлюсь медлительной. Даже мысли с трудом двигаются. Опять куда-то пропал беззаботный, сумасбродный чертенок, который временами прорывается во мне.
